руку Зины с того самого момента, как они спустились вниз с ветви старого дуба. Им пришлось прыгать, и, конечно, Иван спрыгнул первым — почти чудом сумев приземлиться на ноги. Впрочем, почва внизу отнюдь не была твёрдой — и ливень размочил её, и ходячие мертвецы добавили ей грязевой слякоти своими раздавленными телами. Так что –расшибиться всерьёз даже при падении на такую почву с высоты в две или три сажени вряд ли было бы возможно.
— Прыгай! — велел он Зине, быстро оглядевшись по сторонам. — Я тебя поймаю!
Во мраке трудно было разглядеть что-то определённое, но всё-таки Иван понадеялся, что правики и левики продолжают сейчас своё коловращение на некотором расстоянии от них с Зиной и Эриком. Рыжий не убежал — застыл в напряженной позе у ног своего хозяина, нервно отмахивал вправо-влево пушистым хвостом и явно вслушивался в звуки ночи: уши его стояли топориком. Похоже было, что котофей, как и сам Иван, не слышит тех звуков, которые предваряли приближение восставших покойников: сиплого посвиста, который издавали их мёртвые глотки.
Зина не заставила просить себя дважды — сползла с ветки, держась за неё обеими руками, а потом спрыгнула. И её белая батистовая юбка мелькнула в воздухе, надувшись колоколом. Иван поймал девушку у самой земли, крепко ухватив её за подмышки. И ощутил, сам себя стыдясь, горячую мягкость её груди и скользкую гладкость Зининой кожи под мокрым платьем. Но — он тут же поставил девушку на ноги. Так что она, по счастью, не успела заметить того краткого смятения, которое испытал Иван.
Эрик Рыжий, словно бы только этого момента он и дожидался, тут же сорвался с места и помчал к воротам погоста. А его хозяин — рука об руку с поповский дочкой –устремился за ним следом.
Иван и сам не помнил, как они добежали до чугунных ворот. Эрик мгновенно ввинтился между двумя прутьями с острыми навершиями на концах и выскочил наружу. А Ивану пришлось ещё разматывать цепь, соединявшие створки ворот. Но и тогда он руку Зины не выпустил: действовал одной свободной рукой. А когда ворота распахнулись, выпуская двух людей за пределы погоста, купеческий сын не поленился — вернул цепь на прежнее место. Он планировал вскоре вернуться сюда, и совсем не жаждал, чтобы к его возвращению кладбищенские обитатели разбрелись кто куда. Это уж никак не согласовалось бы с тем, что он замыслил.
Но, едва выбравшись на дорогу, что вела к погосту, они оба осознали, что бежать больше не могут — просто упадут, если попробуют это сделать. И вот теперь они с Зиной, держась за руки, брели по Губернской улице — прочь от страшного места, где мертвецы расхаживали кругами по раскисшей земле. Эрик Рыжий, который явно вымотался ничуть не меньше, чем его люди, так жалобно мяукал у ног Ивана, что тому пришлось поднять кота с земли и сунуть себе за пазуху. И только рыжая кошачья голова высовывалась из горловины Ивановой рубахи.
Иван понимал: им следовало бы поспешить, прибавить шагу. Но даже у него самого не оставалось на это сил, а у Зины, надо думать, и подавно. Они шли, почти приволакивая ноги — на которых у Зины оставались одни только чулки. И даже не глядели ни сторонам, ни вперёд — только вниз, чтобы, в дополнении ко всем злоключениям этой ночи, не запнуться обо что-нибудь и не растянуться на дороге. Точнее, это сам Иван не глядел — поскольку вел за собой Зину, держа её за руку. А вот у Зины благодаря этому имелась возможность худо-бедно оглядывать окрестности. Так что именно она, а не купеческий сын, заприметила свет впереди.
— Смотри, Ванечка! — воскликнула она. — Да ведь это папенькина бричка!
Иван вскинул голову. Впереди и вправду маячили очертания одноконной брички с двумя фонарями по бокам. А рядом застыл, будто в оцепенении, дородный мужчина в священнической рясе.
3
Протоиерей Тихомиров видел в тусклом свете, как к нему приближаются медленным шагом две фигуры. Одна из них вне всякого сомнения принадлежала его дочери Зинаиде — уж её-то он при любом освещении узнал бы. А вот насчёт её спутника у священника в первый момент возникли сомнения. С одной стороны, этот рослый, плечистый молодой человек по внешним приметам походил на сына церковного старосты, купца Алтынова — Иванушку. Но, с другой стороны, назвать Иванушкой этого молодого человека у отца Александра, пожалуй что, уже не повернулся бы язык. Что-то неуловимо, но явственно переменилось в Иване Алтынове за то короткое время, что минуло с момента их последней встречи. И походка его сделалась иной, куда более твёрдой. Это виделось отцу Александру совершенно отчётливо даже сейчас, когда молодой человек переставлял ноги в явном утомлении. И голову он держал теперь как-то не так. Если бы священник не знал Ивана Алтынова с самого его появления на свет, то мог бы решить, что в посадке его головы появилась лёгкая надменность. А главное — он крепко держал за руку его дочь Зину, чего прежде никогда в жизни себе не позволил бы!
Впрочем, даже не это поразило отца Александра более всего. Да что уж там говорить — привело кроткого священника в состояние, которое вполне можно было охарактеризовать словом "ярость". Вид этих двоих свидетельствовал... Впрочем, о чём именно он свидетельствовал, священник даже не решился додумать. Иначе, чего доброго, он ещё набросился бы с кулаками на Ивана Алтынова — которого он когда-то крестил и к которому относился чуть ли не как к родному сыну!
— Папенька! — воскликнула Зина, заметившая отца. И попыталась высвободить ладонь из руки своего спутника — побежать к отцу.
Но не тут-то было: Иван Алтынов её руки не выпустил — только пошёл чуть быстрее. Так что очень скоро они оба предстали перед проиереем Тихомировым — во всем своём безбожном безобразии.
Зина мало того, что оказалась простоволосой — она ещё и задевала куда-то свои туфли: шла по лужам в одних чулках. Причём чулки её успели уже так изорваться, что на обеих ногах из них выглядывали пальцы. Но это было ещё что! Зинино платье превратилось чуть ли в клочья, так сквозь прорехи в нем проглядывали не только руки и плечи дочери священника, но даже и её панталоны. Длинные чёрные волосы девушки растрепались и свисали по плечам и вдоль спины. А лицо Зины выглядело так, как если бы она только что умывалась грязью или лежала
