здесь — картины. Вы там, в Москве, что о деревне думаете? Сидят мужики, и только того ждут, что б их картинками облагородили, что ли? Да мужику на все эти картинки — высморкаться и растереть. Сказки всякие или барская жизнь нарисованы, эка невидаль. Тут бы зиму прожить, понять, что весной делать. Вопросы жизнь нешуточные ставит, прогадал — ложись да помирай, а ему картинки в золоченых рамах. Насмешка вроде. Народ, он не дурак, понял, что это добра ему желают, просто москвичи от земли оторвались, живут среди театров да музеев, потому и картины присылают. Ладно. В Замке картины и прежде были, нам из Воронежа те картины приказали аккуратно снять и в Воронеж отвезти. Это сразу после революции было. Тоже, наверное, для музеев. Теперь вот велели развесить новые. Развесили, жалко, что ли. Народу велели показывать. Заходите, нам скрывать нечего. Народ заходил — зима, работы мало, и ноги у всех чистые. Веничком обмети валенки и заходи, смотри. Некоторые и по три, и по четыре раза смотрели. Пусть. Вдруг и есть в этом польза, просто я не понимаю. Днем здесь совдеп работает, на ночь охрану поставили, добра в Замке, сами заметили, много, пусть охраняют, все при деле. И вот однажды отпираем зал с картинами, а картин-то и нет. Одни рамы остались. Полиции давно никакой, мы тут сами поглядели — двери не взломаны, аккуратно отрыты. Окна заперты. И охрана, почитай, трезвая, это вчера мы малость разболтались по случаю, а в другие дни у нас серьезно. Сообщили в губчека, что ж делать. А те ответили — сами проворонили, сами и ищите. Правильно ответили, Рамонь — та же деревня, чужому искать трудно, а от своих какие секреты? То ж не кубышка с золотом, картины запросто не пронесешь по Рамони, не спрячешь. Это только кажется, что улица пустая, а и заполночь кто-нибудь в окошко глянет, по нужде во двор выйдет, просто не спит, вора караулит, собаки, опять же брешут, а картин много, в узелок не сложишь. Про городских не знаю, а деревенские собаки страсть живопись не любят, переполошат всю округу.
А не было такого. И с людьми мы аккуратно поговорили. Если сдуру кто польстился, пусть подбросит, или укажет, где спрятано, мы возьмем, а допытываться не станем. Нет, никто не откликнулся.
Анна-Луиза сошла вниз. Оделась тоже по-чекистски — кожаная куртка, кожаные штаны на меху, ремень, а на ремне кобура. Он перед поездкой в Рамонь ей подарок сделал, принарядил. Посвятил в ряды борцов. Фройлян Рюэгг осталась довольна.
Поздоровались. Тут и жданная тетка пришла, Паринова, только Ольга Николаевна. Открыла буфет, стоявший в углу, достала скатерку, постелила. А с собою она молока парного крынку принесла, хлеба краюшку, дюжину теплых вареных картошек и три сырых яйца — только из-под курицы. Добрая волшебница. Девять из десяти москвичей поменялись бы завтраком с Арехиным. Но девяти из десяти москвичам здесь, в Рамони, вряд ли бы даже дверь открыли. Суровые времена, городских в деревне никогда особенно не жалуют, а уж петербуржцев да москвичей…
Во время завтрака о деле не говорили. Завтракали, собственно, только Арехин с фройлян Рюэгг. Паринов отказался — и утром перехватил, и после вчерашнего не до еды. А вы ешьте, ешьте, теперь до вечера еды не будет.
— Вот мы на обед молоко и оставим, да и картошечки тоже, — сказала Анна-Луиза, убирая остатки еды в буфет. — Мне кажется, что до моего появления вы разговаривали о чем-то важном.
— О картинах, — ответил Арехин. — Товарищ Паринов обрисовал ситуацию и заключил, что похищать картины рамонцам не было никакого смысла, да и возможности тоже.
— Не совсем так, — ответил Паринов. — Это все было бы верно, если бы картины остались на месте. Но их нет. Нет, и это факт, перевешивающий часы рассуждений.
— Вы, случайно, университета не закончили?
— Даже не начинал. Вы правы, было такое желание. Жизнь притормозила. Но семь классов гимназии со мной.
— И вы здесь…
— Так и вы здесь, Александр Александрович. Я-то вас сразу узнал. А — здесь, не заграницей с принцами. Советской власти служите, ещё и отлично служите, судя по всему. Если вам мандат сам Валецкис написал, то, значит, есть с чего.
Не возразишь. Да и зачем?
— Значит, картин нет, и похитить их не могли.
— Могли, раз похитили, — ответил Паринов. — И мы первым делом допросили охранников. Вы давеча видели парочку, так вот, не тех. В ту ночь другие охраняли. Один — раненый в гражданскую, с прострелянным легким, другого газами на германской душили. Я к том, что оба нездоровы, кашляют, не спят ночами, потому их в охрану и поставили. Клянутся, что ничего не видели и не слышали. Москва, говорят, слезам не верит, а мы — клятвам. Есть у нас человек, сейчас он в губчека. В контрразведке у Буденного служил, обращение знает. Допросил. Нет, говорит, ничего не знают.
— Допросил, значит… Ладно, я хоть у Буденного не служил, но придется и мне с ними поработать.
— Это вряд ли. После допроса их похоронили обоих.
— Похоронили, значит.
— Всех хоронят.
— У кого были ключи?
— Под рукой у них же, у охранников, и были.
— А сейчас они где?
— Здесь, — Паринов подошел к стене, откинул дубовую панельку, за ней оказалась полка с ячейками, как в отеле. В каждой ячейке свой ключ, на каждом ключе бронзовая бирочка с номером. — Сколько их было прежде, не знаем. А при новой власти управляющий сам отдал, и место указал. Точнее, не сам, а через племянника, тот в конюхах ходил, управляющий-то в Крым подался, видно, наворовал изрядно, было с чем в Крым бежать. Мы тут подумали, потом с губернией посоветовались, и Замок под охрану взяли. А то были горячие головы коммуну в нем устроить, вроде общежития. Сразу бы все загавнили, уж извините за точное слово. Ничего. У каждого свой дом. Прибери, почини, теперь, если нужно, с лесом поможем. Нет, ей в Замок хочется.
А вот Ольгино упустили, в Ольгино коммуна, — вздохнул Паринов.
— А вы сами?
— Что мы? Если про вчерашнее… Мы Замок решили под дирекцию завода определить, ну, под совет народных депутатов. Люди серьезные, не шалопуты, гадить по углам не будут. Опять же сторож положен, истопник, дрова и все такое. Вот мир настанет, тогда крепко определимся, надолго.
