Арехин в Арктике
1
— Гражданин Арехин! Гражданин Арехин! — подбежавший обыватель хотел схватить его за руку, но в последний момент передумал. Может, случайно, а, может, что-то почувствовал.
— Что вам угодно? — стараясь не раздражаться, ответил Арехин.
Его застали посреди улицы, на солнцепёке, и Арехину это не нравилось. Ни солнцепёк, ни то, что к нему обращается совершенно незнакомый человек.
— Вы должны помочь! Нет, вы просто обязаны помочь! — незнакомец картинно размахивал руками, словно артист, представляющий местечкового брадобрея во второразрядном водевиле. И одет соответственно, одна австрийская кепка чего стоит, трофей империалистической войны.
— Хорошо, но давайте пройдем в тень, — Арехин подошел к скамье, стоящей под деревом.
Незнакомец шёл рядом, забегая вперед и заглядывая Арехину в лицо. На вид ему было лет шестьдесят, шестьдесят пять.
— Что я могу для вас сделать? — спросил Арехин, сев на скамью.
— Не для меня, не для меня! Для человечества! Для всего человечества! — незнакомец чуть не пустился перед Арехиным в пляс.
— Хорошо. Для всего человечества. Простите, но с кем я имею честь разговаривать? — Арехин решил и сам подпустить водевильного духа. Иногда юмор может сделать то, что не под силу вежливой строгости. Тем более, строгости грубой.
— Я — Каннинг. Павел Каннинг. Ассистент Константина Эдуардовича Циолковского.
— И что, по-вашему, я способен сделать для всего человечества?
— Освободите Циолковского! Как можно скорее! Константин Эдуардович не создан для тюрьмы!
— Простите?
— Вы должны освободить Циолковского! Само пребывание его в тюрьме есть величайший позор России, но если он погибнет… Если он погибнет, последствия будут самые чудовищные!
— Присядьте, пожалуйста, — спокойно сказал Арехин. Спокойствие заразно, хотя и в меньшей степени, нежели возбуждение.
Каннинг нехотя сел по левую руку от Арехина. Уже зацепочка. По правую руку садятся обычно люди логики, по левую — люди чувства.
— Вы хотите сказать, что Циолковский сейчас в тюрьме?
— Как будто вы этого не знаете? — вопросом на вопрос ответил Каннинг.
— Не знаю, — невозмутимо подтвердил Арехин. — Более того, я и о самом Циолковском знаю крайне мало. В гимназии, помнится, читал повесть о человеке, волшебным образом попавшем на Луну. Автором значился Циолковский. Если вы говорите о нём, то этим мои знания и ограничиваются. А другие Циолковские мне неизвестны вовсе.
Вопреки ожиданиям, Каннинг тоже ответил спокойно (действует, действует!):
— Константин Эдуардович — человек исключительно скромный и предельно деликатный. Он автор не только книги о Луне, которую вы изволили читать в гимназии. Он автор целой вселенной. А если проще, приземлённее, что ли, Циолковский разработал способ путешествия между планетами и звездами, при этом исправив законы Ньютона. Но и это не столь важно. Главное — он узнал о существах других миров, существах, способных и желающих покорить наш мир, если уже не покоривших его. И вот теперь он в тюрьме…
— В тюрьме? Из-за существ других миров? — не удержался Арехин.
— И очень может быть, — печально ответил Каннинг.
— И где же его содержат?
— Содержат? Милое слово. Как в зоологическом саду: кормят, поят, чистят, лечат… Его держат в тюрьме на Лубянке.
— Кстати, тюрем у нас больше нет. Есть домзаки, специзоляторы, допры, трудколонии, в общем, много чего есть. Но тюрем нет. Запомните на будущее.
— Запомню, — сказал Каннинг, но видно было, что стараться не станет.
— Циолковского содержат в следственном изоляторе Лубянки?
— Именно так.
— Тогда почему вы обращаетесь ко мне? Я к Лубянке отношения не имею.
— Разве? Но вы ведь знакомы с Дзержинским?
— Не близко.
— Знающие люди посоветовали обратиться именно к вам.
— Кто эти знающие люди?
— Я не могу назвать имена. Но их доводы таковы: Циолковского обвиняют в передаче белогвардейцам чертежей металлического дирижабля. А вы, как мне сказали, недавно занимались чем-то, связанном с дирижаблями. Металлическими. Потому вас и порекомендовали.
— Вот как? — Алехин задумался. Дело о чугунном дирижабле было засекречено, но — какие секреты сейчас? Что знают двое, знает весь мир. Или, по крайней мере, Павел Каннинг. Пожалуй, нетрудно догадаться, кто порекомендовал его Каннингу. Капелица, кто ж ещё. Без всякого подвоха, от чистого сердца. Хочет помочь собрату по науке.
— Ничего обещать не могу, — наконец, ответил он. — Если Циолковский — враг революции, то…
— Он не враг, не враг, — перебил Каннинг, вновь охваченный волнением. — С чего бы ему быть врагом? Он её, революцию, считает способом освободиться от гнёта догмы. И всячески приветствует.
— Приветствует — это хорошо. Но как быть с чертежами дирижабля, переданными белогвардейцам?
— Цельнометаллического дирижабля, — уточнил Каннинг.
— Цельнометаллического, — согласился Арехин.
— Идея цельнометаллического дирижабля не представляет секрета. Напротив, Константин Эдуардович обнародовал проект и взял патенты в России, Германии, Великобритании и Франции. Давно, ещё в начале века. В царское проклятое время, — поспешно добавил Каннинг, — когда революция казалась делом далеким… очень далеким… Да вот оно, описание, вот, — он сунул Арехину невзрачную брошюрку.
Арехин оглядел её и спрятал в карман.
— Тогда что же Циолковский передал белогвардейцам?
— Ах, боже мой… Не белогвардейцам, а военлёту Красовскому. Вполне себе красному, извиняюсь за каламбур. Тот пообещал содействовать постройке дирижабля на благо Красной Армии. А потом либо попал в плен, либо просто переметнулся к белым. Но как может Циолковский отвечать за поведение военлёта-перебежчика? Нет, нет, помещение Циолковского в тюрьму, то есть в специальный изолятор, есть или ошибка, или намеренное желание свести в могилу величайшего учёного России, оставить революцию без изобретений, способных обеспечить полную победу трудящихся над гидрой контрреволюции, — последнюю часть Каннинг говорил, как заученное. Верно, надеялся убедить кого-то словами. Да хоть и его, Арехина.
— Полная победа, это, конечно, замечательно. Но, повторяю, к Лубянке я отношения не имею, и уж тем более у меня нет возможности освобождать кого-то по собственному усмотрению.
— Вы хотя бы попытайтесь. Чтобы не мучиться всю оставшуюся жизнь от сознания вины за напрасно потерянную жизнь.
Арехин даже отвечать не стал. Провинциальное красноречие исчерпало свои возможности не вчера и не позавчера.
Он поднялся со скамейки и, кивнув Каннингу, пошёл по дорожке мимо Патриарших прудов. Никаких обещаний он не дал и давать не
