продумал сегодняшний маршрут. Они пойдут в долину реки, посетят нарзанный источник, съедят шашлык, а потом выйдут к интуристовскому отелю «Иткол», где должен непременно быть киоск Союзпечати. Слова «интуристовский» и «Союзпечать» одни и могли поддержать Юркин энтузиазм. Однако еще до этого дурацкого отеля и убогого киоска будет река, ее сверкающие берега, оправленные свежим снегом, будут сосны, пробужденные солнцем, и строгие, темные ели…
Они совершили настоящее путешествие через снега и долину, где одинокий собачий след рождал у Юрки целый вихрь нелепых гипотез:
— Она погналась за белочкой и затоптала ее следы… А может быть, она выследила вора. Может, она прячет своих щенков? А может, здесь где-нибудь сборный собачий пункт? Нет, скорей всего…
Все взрослое в Юрке было наносным и мерзким Юрка был нелепый человеческий щенок, истинное дитя.
Снег обтаивал над берегом. Капли падали с сосен на снег и на воду. Вырастали блестящие сталагмиты. Крошечные мошки и сонные тошие комарики кружили над снегом, готовые умереть сегодня же, под вечер, когда зайдет солнце. «А мы? А я?» — думал Железняк. Его день оказался длинным, однако и его день уже склонился к вечеру. Никому не дано знать заранее длину своего дня. А что, если бы мы это знали? Если бы вся наша жизнь была высвечена в сознании и каждый знал свой черный день в этом ряду? Лучше было бы или хуже? Ведь только это незнание и приносит нам утешение, дает силы продолжать…
— Откуда они взялись, эти мошки? — спросил Юрка. Железняк промычал что-то невразумительное, мучимый своим невежеством и своим неумением занять Юрку, увлечь его тайной жизнью снегов, и речки, и леса, и комаров, и Горы.
Они вышли на дорогу, мирно беседуя о славных делах красных кхмеров. Юрка задавал тон, он направлял течение беседы. Его неудержимо влекло к себе всякое насилие. Иногда он как будто выступал против насильников, но и в этих случаях его больше всего привлекало «справедливое возмездие» — кровавое насилие над насильником…
Они добрели до интуристовского отеля. Киоск Союзпечати был, на счастье, открыт, и Юрка скупил весь его нехитрый ассортимент — «Известия», «Неделю», брошюру о разоружении, пакетик кубинских марок, книжонку о парторганизациях Северного Кавказа, табель-календарь и аляповатую шариковую ручку из плексигласа. К отелю подкатил автобус, и они стали глазеть на туристов. Это были немцы из ГДР, вероятно, обитатели каких-нибудь маленьких городков Тюрингии или Саксонии. Железняк подумал, что, становясь организованными туристами, люди приобретают на время какие-то общие для туристов черты — шумную бестолковость, удручающую стадность, способность дружно смеяться над самыми тупыми и старыми шутками. Юрка, впрочем, отыскал и в этих туристах что-то интересное: как-никак они были люди особой породы — иностранцы.
На обратном пути Юрка скоро устал и стал ныть. Ходок он был никудышный. Железняк поймал попутку, и через три минуты они оказались у поворота, возле кафе. Теперь уже оставалось совсем недалеко.
— Интересная у него рукоятка была в «Жигулях», — сказал Юрка. — Заметил?
Железняк кивнул, хотя не заметил даже, что они ехали на «Жигулях».
У отеля толпились взбудораженные лыжники. Что-то случилось. Железняк крепче сжал Юркину руку, спросил:
— Что у вас?
— Парень один поломался. Москвич.
— Сильно?
— Насмерть. Уже увезли.
Они вошли в отель. Промелькнул инструктор Гена. Железняк потянул его за рукав.
— Из нашей группы разбился, — сказал Гена. — Румяный такой. Коля.
Железняк стремительно потащил Юрку к лифту, словно оберегая его от какого-то страшного зрелища.
— Вот она, твоя Гора, — сказал Юрка злобно.
— Жить вредно, — сказал Железняк. — От этого умирают.
Юрка подхватил радостно:
— Умер — шмумер, был бы здоров.
Железняк понял, что Юрке страшно. Что ему хочется уйти от мысли о смерти, которая ходит так близко. О том, что это может случиться с людьми, которых ты знаешь, и что их, этих людей, не спасает это ваше знакомство, твоя близость к ним. Что ты не обладаешь иммунитетом против смерти, никаким таким особенным табу.
Вбежав в лифт, они лицом к лицу столкнулись с Хусейном. Железняк не видел его уже несколько дней, и кровь бросилась ему в лицо при этой встрече. Но Хусейн ничего не заметил. Шлепнув Юрку по плечу огромной своей ладо-нью, он сказал:
— Вот так, дружище. Гора шутить не любит.
Вечером Железняк с Юркой зашли в Колин шестьсот седьмой номер. Ребята сидели молча. Семен упаковывал Колины вещи. Шапочку-«петушок». Очки «каррера», которые Коля купил здесь несколько дней назад и которыми он так гордился…
Все вдруг переглянулись с обидой — из-за этих очков: эти проклятые штуки, тряпки — вся эта белиберда может пережить человека… Виктор хотел сказать что-то, но промолчал.
— Матери отдадим, — словно отвечая на это движение, сказал Семен.
Эти пустые хлопоты. Эти горнолыжные цацки, бережно упакованные для старой матери, живущей в провинции.
— В карты играть не будем? — спросил Юрка.
Железняк протянул руку, чтобы дернуть Юрку за штанину, но Семен опередил его. Вскинул голову, сверкнув очками, сказал:
— Конечно, Юра. Вот упакую вещички и сразимся.
Железняк подумал, что даже как приходящий отец он слабоват: Семен лучше выполнил бы эту роль. Впрочем, таких, как Семен, вероятно, и не выгоняют из дому.
Весь вечер Железняк ощущал смутную тревогу. Американский роман давно опостылел, даже новая любовница разведенного героя не прибавила ему энтузиазма. От прежней жены героя она отличалась лишь тем, что ее паскудство еще не лезло наружу. Ни герой, ни автор не желали пока признавать этого. Железняк усмехнулся. Он вел себя, как чиновник из худсовета, принимающего фильм.
Когда героиня не вызывает у него эротических импульсов, он говорит о художественной неубедительности…
Юрка с увлечением читал на своей койке мемуары маршала Жукова. «Орел и Белгород», — пробормотал он вдруг. Железняк ждал. Сейчас Юрка поднимет голову и заговорит о взятии Орла и Белгорода… Когда ж это было? Ну да, в Москве тогда был первый салют. Стреляли, кажется, трассирующими пулями, исчертившими все небо. Это было летом. Все проснулись тогда и вышли во двор — думали, опять тревога. Соседи повторяли новое слово: «Салют». Сладкое слово — недаром оно перекочевало в названия конфет, кондитерских фабрик и кинотеатров.
Юрка поднял голову, с вызовом посмотрел на Железняка и снова уткнулся в Жукова. Вероятно, хотел подкрепить свою позицию новыми аргументами. И Железняк воспользовался Юркиной медлительностью. Он шмыгнул к двери и сказал, уже стоя на пороге:
— Пойду погляжу, что и как.
Через мгновение Железняк уже был в коридоре. «Умница, — похвалил он себя. — Одним скандалом меньше».
Оставалось придумать, куда себя деть. Он прошелся по коридору. За всеми дверьми звенели стаканы,
