с дворцом на Никольской, а близ какой-нибудь османской крепости.
Обер-полицмейстер достал часы. Стрелка клонилась к десяти. Ночь ожидалась лунной, и уличные фонари не зажигали. Но как Победоносцев ни всматривался в причудливые кудри туч, луны среди них он отыскать не мог. Оттого крыльцо с иллюминацией и каретные фонари делали двор особняка будто бы последним оплотом цивилизации в объятиях бесконечной тьмы.
Первыми пожаловали, как водится, провинциалы. Их легко было отличить по дряхлым экипажам, позапрошлого сезона платьям и не очень свежим перчаткам. Хозяин бала шёл им навстречу, морщился, видимо, силясь вспомнить их имена, и, когда не вспоминал, взрывался своим привычным «Ба!»
Граф был уже порядком пьян. Он целовал гостей три раза, по-московски, не разбирая мужчин, женщин, детей и слуг. Далее он сгребал несчастных в объятия и давил богатырской силою, – которую и Победоносцеву пришлось испытать на себе по приезде, – пока из их пережатых тел не вырывались умоляющие стоны. Граф хохотал и отпускал раскрасневшихся гостей внутрь особняка.
В передней гостей встречали ливрейные лакеи в белых напудренных париках. Они кланялись и предлагали с подноса бокал шампанского. Затем, привстав на мысах начищенных туфель с пряжками, они указывали рукой очевидный и единственный путь наверх по широченной лестнице.
Наверху перед взором гостей открывалась освещённая десятками люстр и ламп мраморная зала, где их ждали открытые буфеты, гостиные с ломберными столами и глубокие кресла для ведения уютных бесед.
В конце залы, будто стесняясь пустоты помещения, негромко поигрывал марши оркестр.
К портику подкатила кремовая карета, запряжённая четвёркой. Нарядные гайдуки соскочили с запяток и откинули подножку. Дверца отворилась, сверкнув золочёными гербами, и из кареты вышла молодая женщина в белом платье и с букетом фиалок. Тонкую фигурку гостьи обтягивал корсет настолько тугой, что Победоносцеву подумалось, что поднявшийся ветер мог запросто переломить красавицу пополам.
Дама приблизились к лестнице и улыбнулась Победоносцеву.
– Вот и свиделись, Ваше превосходительство.
Только теперь обер-полицмейстер понял, кто перед ним.
Он открыл рот, но не смог вымолвить и слова. Он будто онемел от красоты, которую лицезрел перед собой.
– Что же вы молчите? Или в траурном наряде я вам нравилась больше? Я и так носила его куда дольше, чем положено по всем рамкам светского приличия. – Она нагнулась вперёд и добавила заговорщицки: – Которое я, кстати, ненавижу до неприличия.
Она залилась хрустальным смехом, от которого у Победоносцева потеплело всё внутри.
– Бог мой, вы прекрасны, – сказал он на выдохе.
– Ах, перестаньте, – отмахнулась она белоснежным веером. – Вы льстите мне. Однако не ожидала увидеть вас на столь бестолковом мероприятии. Я думала, вы только и делаете, что носитесь по городу, ловите несчастных князей да стреляете в невинных пьяниц.
Победоносцев сжал челюсти.
– А я вот рад встретить вас.
– Отчего же? – захлопала она ресницами.
– Я бы не пережил, если бы такое великолепие доставили в город в одной из грязных полицейских карет, которые наверняка уже подъехали к вашей усадьбе.
– Позвольте, но в чём моя вина перед законом? – ничуть не смутилась она. – Я же, напротив, всячески пыталась вам содействовать.
– Вы намеренно направили нас по ложному следу. За одно это вы попадаете под статью закона…
– Ах, вы об этом недоразумении. Вините не меня, а вашего друга Шереметева. Это он подговорил меня.
В животе у Победоносцева опять закрутилось неприятное предчувствие. Даже не предчувствие, а будто бы осознание того, что всё, что происходит вокруг, – некая игра, правила которой известны всем, кроме него самого.
– Намерены и дальше заговаривать мне зубы?
– Поймите, – графиня обмахнулась веером, и до обер-полицмейстера дошёл запах её тела, от которого чуть не подогнулись коленки, – старый прохиндей хотел, чтобы вы наконец нанесли ему визит, о котором он умолял вас со дня вашего приезда. Вот и попросил меня помочь. Я наплела вам историю про продажу своей кареты и прочую чушь. Как мы уже знаем, это сработало.
Победоносцев почувствовал, как белеет его лицо и накаляются уши.
– И тем не менее я уверен, что князь у вас. И скоро его доставят сюда.
Графиня рассмеялась так бесцеремонно, что Победоносцев едва удержался, чтобы не топнуть ногой.
– Вы думаете, что, выставив несчастного, заблудшего и, чего уж там, тронувшегося умом бедолагу, свалив на него все грехи, вы тем самым удовлетворите кровожадную утробу правосудия?
– Полагаю, это просто необходимо.
Она осмотрела его с ног до головы, отчего Победоносцев машинально вытянулся в струнку. Затем она наклонилась к его уху и прошептала:
– Настоящее зло, Виктор Георгиевич, выглядит совсем иначе. Оно презентабельно, оно хорошо и пахнет. Оно любимо и желанно. Вот за этим злом и стоит охотиться.
– Ба! Не успел я на мгновение отлучиться, а они уже милуются! – взревел голос графа.
Графиня отстранилась от Победоносцева и раскрыла приветственно объятья навстречу Шереметеву.
– Дорогой Фёдор Савельич! Поздравляю, поздравляю. Какое радостное событие!
Граф рассмотрел её с ног до головы с восхищением:
– Бог мой! Как вы расцвели, дорогая! Я давно говорил: сдался вам этот чёртов траур! Такая красота не должна быть скрыта от людских глаз. Не успеете моргнуть, у вас на руках будет с десяток выгоднейших партий!
– А вот Виктор Георгиевич очень-очень хочет эту, как вы выразились, красоту именно что и скрыть от людских глаз, да за высокими сырыми стенами.
Шереметев перевёл на Победоносцева наигранно удивлённый взгляд:
– Будь я на его месте, я бы тоже заточил вас в высокой башне, чтобы лишь мои глаза могли лицезреть ваше совершенство.
– Ах, бросьте, граф, вы пьяны и к тому же слишком уж женаты, чтобы раскидываться здесь такими комплиментами.
– Что правда, то правда! – расхохотался граф. – Ну пойдёмте скорее внутрь, я же должен успеть выпить с вами по бокальчику.
Графиня захохотала и, сопровождаемая пухлой рукой графа, исчезла в передней, не удостоив обер-полицмейстера взглядом.
Лакей графини развернулся и пошёл обратно, к карете. Тяжёлые капли падали на его непокрытую голову, плечи его сюртука стремительно чернели.
На небе сверкнула первая далёкая бесшумная молния. И, как будто по сигналу, за спиной, из особняка, раздались ноты первого вальса.
* * *
Поль скользил по припорошенному снегом льду. Стоял тот ясный зимний день, который так любят обвешивать рифмами русские поэты.
Радостные физиономии заполняли Патриаршие. Люди хватали ртом морозный воздух и выдыхали клубы белого пара, отчего со стороны пруд мог показаться котлом, в котором дамы и господа варятся, будто самодовольные раки. Скрипели коньки. Пахло шубами. Кавалеры подхватывали за локотки зазевавшихся барышень и развозили их, беспомощных, в разные стороны. Дамы щурились от солнца и хохотали. Снежинки падали на их раскрасневшиеся лица и тут же
