class="p1">Я благодарна судьбе, что вы попались мне в жизни именно в тот момент, когда были необходимы. И я благодарна за те минуты, которые Господь уготовил нам провести вместе. Под гнётом наступления неминуемого мы всё же смогли забыться от нашей обречённости и родить в наших головах и телах сверкающее мгновение счастья. Счастье оттого только и может родиться, когда его можно противопоставить чему-то неминуемому и зловещему. Поиск счастья всегда есть и поиск несчастья, а может, только один поиск несчастья и есть. Потому как сущности эти хоть и противоположны, но неотделимы друг от друга, как перегной от проросшего в ней гордого ростка.
Но счастью не суждено длиться. Мы, человеки, не созданы для него. Мы способны лишь страдать и надеяться, что страдание это закончится, когда мы окажемся на небесах. Но небеса глухи и слепы к страданиям. А мы можем привлечь их внимание лишь поступками. Я верю, что у каждого из нас есть миссия. И свою я нашла.
На какой-то момент мне думалось, что вы являетесь частью этой миссии. Кусочком головоломки, знаком, посланным мне Всевышним. Но я была глупа. Остаток пути мне предстоит проделать самой. Как и в самой заурядной истории, в конце герой всегда остаётся с чудовищем один на один. А все предыдущие попытки перехитрить необратимость схватки служат лишь процессом обретения этой самой заветной мудрости. А исход схватки… Что ж. Обещайте, что будете вспоминать меня, где бы вы ни оказались. Скользя ли по глади Женевского озера, замерзая ли на дне сибирского котлована. Выбор останется за вами. Знаете, я всё более и более чувствую, что мир подходит к своему концу. И я всё меньше сожалею об этом. Время от времени всему необходимо очищение. И если предыдущим орудием Господа нашего была вода, то в этот раз пускай будет огонь.
Не забывайте, графиня Вараксина.
Поль перечитывал послание и не мог понять эту неземную женщину. Только что она смешала его с грязью и теперь посвящает эти изящные строки, полные нежности и грусти. Он понял, что совершил ошибку, позволив ей уехать, но всё же понимал, что такое создание не способно на убийство. Да и кто позволит ей? При таком стечении народа. Перечитав, однако, последнее предложение, он вспомнил, как горели глаза Елизаветы, когда сжигали карету. Неприятная догадка пронзила его голову. «Бог мой! Да она хочет их всех спалить!»
Наконец он справился с оцепенением, вскочил и побежал в гостиную. Там ещё пахло её духами. Он пронёсся мимо вытянувшегося по струнке дворецкого, толкнул створку и высунулся наружу. Его обдало свежим предгрозовым воздухом. На потемневшей дороге ещё читались очертания её кареты. Карета подпрыгивала на ухабах и уносилась прочь.
– Елизавета! – крикнул он.
Карета была совсем недалеко. И Елизавета ещё могла его услышать.
Карета, впрочем, неслась уж слишком бодро. Он пригляделся. Это была вовсе не карета, а пролётка. К тому же их было две. Да и неслась она совсем не от усадьбы, а наоборот, приближалась на ужасающей скорости, поднимая вокруг себя клубы пыли. Поль вгляделся в людей с грозными целеустремлёнными лицами, которые указывали руками в сторону усадьбы. За ним приехали.
В горле его мгновенно пересохло.
Вся его предыдущая покорность по отношению к своему будущему заключению испарилась. Он понимал, что его будут судить. И судить по всей строгости. Судить показательно. И что он обязательно отправится на каторгу. Думать об этом было невыносимо.
Он сжал кулаки и завыл. Завыл сначала по-человечьи, потом из его горла вырвался звук животного отчаяния. Он захотел превратиться в волка и убежать далеко-далеко в лес. Туда, куда ни одна человеческая проблема и ни один человек с ружьём никогда не зайдёт. Где правят жестокие, но простые правила природы.
Но бежать было поздно. В двери раздался стук. Видимо, первая пролётка с полицейскими уже успела подъехать к усадьбе.
– Отворяй давай! – раздался зычный голос.
Князь увидел людей с фонарями, их было с десяток, они растекались в разные стороны, окружали усадьбу, как колония муравьёв.
Что-то животное в этот момент и вправду овладело Полем. Не то чтобы это принесло ему какие-то приятные ощущения, о которых он воображал, когда хотел стать волком. Напротив, это отключило любые ощущения вообще. Исчез страх, головная боль, слабость, сомнения. Всё это исчезло. Осталась только одна цель, которая теперь полностью занимала его мозг. И цель эта была – бежать!
Но бежать было некуда. Князь потоптался на месте, подвывая, словно ребёнок, который в бессилии убедить взрослых только и может топать ножкой. Поблизости показался свет фонаря. «Вон он!» – крикнул кто-то.
Князь вбежал в дом и затворил за собой дверь. Хотя бы на время это должно было их удержать. Он побежал наверх. Послышался звук разбитого стекла и стучащие по паркету сапоги.
Князь взвился по лестнице и оказался лицом к лицу с дворецким. Тот стоял с ведром в руке напротив входной двери в кабинет графа и глупо моргал.
– Ключ! – крикнул князь. – Давай ключ!
Дворецкий в непонимании наблюдал, как князь вырывает у него зажатый в руке ключ. По лестнице уже стучали сапоги. Отблески фонарей запрыгали по стенам.
Поль вырвал ключ из сухой старческой руки, забежал в кабинет и запер дверь. Внутри было темно, хоть глаз выколи. Князь пошёл на ощупь и чуть не перевалился через стол, упёршись в него бёдрами.
– Где он? – раздался бойкий голос с той стороны. – Отвечай!
Послышались тяжёлые глухие удары, но дубовая дверь не поддавалась.
Раздался выстрел, и кабинет озарился снопом искр, высеченных пулей из дверного замка. Князь вскрикнул и заметался по кабинету. Всё было кончено. Князь упёрся спиной в шкаф и зажмурился. Ему почему-то показалось, что как только его найдут, то непременно застрелят. И тут под его ногой что-то щёлкнуло, и в противоположном углу раздался скрип. Князь пошёл на ощупь к источнику этого скрипа. Дверь всё ещё не могли выломать. Из простреленной дыры струился свет. Поль сделал несколько шагов и тут почувствовал, что нога его провалилась, а сам он летит, кувыркаясь, куда-то вниз.
Глава VII
Lumière
Обер-полицмейстер переминался с ноги на ногу, вдыхал предгрозовой воздух и разглядывал прибывающие кареты. Бал должен был начаться ещё час назад, но московская публика была по-восточному непунктуальна. Победоносцеву вообще все москвичи казались чуть азиатами. То, как они улыбались, то, как сужались их глаза. В Петербурге улыбались по-другому: лёгкий кивок, чуть поднятые уголки губ, ничего более. Оттого ему на мгновение показалось, что он несёт службу не рядом
