class="p">Тяжко вздохнув и почесав изъеденные кисти, ревнитель родосского благочестия пошел к себе — и случайно открыл страшную правду. Оказалось, что в его отсутствие множество руководимых им монахов дружно и согласованно… трясут со своих простыней клопов на ложе в его келье! И давно! Неслыханный заговор и предательство!!! О, гнилость человеческой природы! Вот тогда он и взялся проучить бездельников тем самым способом, о котором и было упомянуто в начале[44].
Однако продолжим рассказ о предвоенных буднях иоаннитов. Они чинили флот, переоснащали корабли — десятка полтора больших галер, большую каракку и пару поменьше, а также более мелкие посыльные галеры и суда. Великий магистр и четыре его адъютанта ежедневно обходили крепостные укрепления, осматривая ход производимых работ и давая новые указания. Принимая во внимание остроту положения и выслугу кандидатов, магистр д’Обюссон произвел нескольких дворян в братья ордена.
Процедура состоялась в храме Святого Иоанна близ магистерского дворца. Причастившись Святых Христовых Тайн, посвящаемые подошли к алтарю, облаченные в длинные одеяния и не подпоясанные в знак полной свободы, с зажженными светильниками в руках, знаменующими их пламенеющую любовь к Господу.
Коленопреклоненно эти люди стали молить о принятии их в орден. Принимающие братья-рыцари — одни из самых достойных и уважаемых в ордене, утверждая кандидатов в их благом намерении, делали соответствующие наставления, как тем отныне подобает жить: защищать веру, служить нищим, соблюдать орденские правила, повиноваться начальству и любить братию.
— В силах ли ты это выполнить? — спрашивал брат-рыцарь вверенного его заботам кандидата.
— Да, я готов, — отвечал посвящаемый.
— Не сотворил ли ты подобного обета в каком-либо ином ордене?
— Нет.
— Мы рассмотрели твои доказательства благородного происхождения на подобающее число колен. Истинно ли все, показанное тобою, и не раб ли ты чей?
— Истинно, и я ничей не раб.
Вопрошавшие принесли служебники и, когда посвящаемые возложили на них руки, пригласили дать обет, что каждый из них тут же и сделал по очереди:
— Я, — далее каждый называл свое имя, — творю обет и обещаю Всемогущему Богу и Пречистой Деве Марии, Матери Божьей, и святому Иоанну Крестителю соблюдать всегда с Божьей помощью истинное послушание перед каждым начальником, который будет мне дан от Бога и от нашего ордена. Сверх сего жить в отречении от собственности и соблюдать целомудрие.
Новый брат снимал руки со служебника, и принимавший его говорил:
— Мы тебя исповедуем слугою братии нищих, больных и посвященных к защите католической веры!
— И я себя таковым исповедую, — говорил посвящаемый, после чего, поцеловав служебник, сам относил его и клал на престол, поцеловав который, вновь приносил книгу в знак послушания принимавшему его в орден; взяв мантию и показывая ему белый крест, тот говорил:
— Веруешь ли, брат, что сие есть знамение Животворящего Креста, на нем же пригвожден и умер Иисус Христос, будучи распят во искупление грешников?
— Верую.
— Это знамение, которое повелеваем носить тебе всегда на твоем одеянии.
Посвященный в братию целовал крест, а принимающий его возлагал на него мантию и с левой стороны крест, а затем, целуя, произносил:
— Прими это знамение во имя Пресвятой Троицы, преблагословенных и присноблаженных Девы Марии и святого Иоанна Крестителя, в утверждение веры, в защиту христианского имени и в служение нищим, для чего, брат, и возлагаем на тебя крест. Да возлюбишь ты его всем сердцем твоим, да поразишь десницею твоею врагов, защищая его, и сохранишь его безвредна. Ибо, если ты, сражаясь за Христа против врагов веры, обратишься вспять, оставишь знамение святого креста и от праведного нашего братства бежишь, то по правилу уставов и обрядов нашего ордена ты, как нарушитель обещания, будешь лишен священнейшего знамения креста, и подобно смрадному члену узришь себя изгнанным из сообщества нашего.
После этого наставления принимавший в братию ордена завязал на шее нового брата-рыцаря повязки со словами:
— Прими иго Господне, как сладкое и легкое. Под ним обретешь покой души твоей. Мы тебе не обещаем сла-столюбий, но единый хлеб и воду и смиренную одежду, и приобщаем душу твою, твоих родителей и ближних к благим деяниям ордена нашего и братии нашей, творимым за весь мир ныне и присно и во веки веков.
— Аминь, — ответствовал рыцарь и, начав с принявшего его, обнимал с братским поцелуем всех предстоящих рыцарей в знак мира, любви и братства.
И так повторилось несколько раз, пока все кандидаты не были утверждены в новом своем звании.
Несмотря на повторы и то, что церемонию знали практически наизусть и ничего нового, разумеется, не произошло, все равно — она трогала всех. Старые воины умилялись, вспоминая, как их вот так же и здесь же посвящали в братию. Вспоминали и всех тех, кого тоже здесь посвящали, но которые уже отошли ко Господу — кто пал в бою, кого поглотила пучина, кто сгинул в рабстве у нехристей.
Новопринятые вообще пребывали в состоянии полного восторга. Грянуло под небесно-синими с золотыми звездами сводами храма песнопение, составленное из псалмов 47-го и 32-го, и прием в орден новых рыцарей на этом был завершен. Все чувствовали, что скоро много рыцарских мест окажутся вакантными, но страха не было: была мужественная решимость противостоять жалу смерти и бить врага.
Что касается Лео и Элен, то, конечно, напряженная жизнь родосской столицы с ее трудовыми полувоенными буднями не сильно способствовала полному амурному взаимопогружению. Однако ж они, молодые и счастливые, все одно считали эти несколько месяцев, с декабря по май, счастливейшими в своей жизни.
Дни были заняты — у Лео службой, у Элен — работами. Да, знатная Элен де ла Тур трудилась там, где в ее руках или заботе ощущалась нужда — в основном, на службе великого госпитальера, ухаживала за больны-ми и ранеными, но также иногда трудилась и по линии драпье — шила орденские одеяния.
Зато вечера и ночи, когда Лео, опять же, не караулил, были полностью их. Вообще, молодости свойственно легче переносить тяготы войны — как физически, так и морально. Может, потому что молодость вообще легче все переносит, и война тут ни при чем?..
Вот и Элен, накормив и напоив усталого воина, играет ему на лютне при неверном свете камина и поет мягко и то тягуче, то переливисто — песнь любви дамы к своему избраннику:
Прекрасная Иоланда сидела в своих покоях
и шила роскошное шелковое одеяние;
она хотела послать его своему другу.
Вздыхая, она пела эту песню:
— О Боже милостивый, который есть любовь,
не думала я, что испытаю такие терзания.