на дверь: — У себя?
— Да, — почему-то понизила она голос и чуть подалась вперед: — Не в духе сегодня… Такой смурной, темный.
— Что ж делать. Может, я и стану лучом света?
— Ну, попробуйте… — неуверенно протянула Лариса.
Я твердым шагом вошел в кабинет:
— Разрешите?
Мизин сидел за рабочим столом, внимательно читал чью-то рукопись. Я вмиг угадал, что Лариса была права наполовину: он не то, чтобы не в духе, он как-то заметно сдал за эти всего-то несколько дней, пока я его не видел. И вот тут нехорошая догадка впервые сверкнула во мне.
Он же, подняв взгляд, не столько удивился, сколько обрадовался, хотя слова прозвучали примерно те же, что у секретаря:
— Приветствую, гость из страны пустынь!.. Что-то рановато как будто, а? Что-то произошло?..
— Произошло, — кивнул я, подсаживаясь к столу. — Но все надо по порядку.
— Конечно, — с охотой согласился он, — только погоди-ка…
Проворно отложив рукопись, главред встал, устремился к шкафу.
— Будешь? — кратко бросил он, считая, что это в комментариях не нуждается.
— Не откажусь, — и я сумел быть лаконичным.
— Скажи Ларисе, что на полчаса я в бастионе, — сострил он, позвякивая стеклом.
Я это сделал, сопровождая речь выразительной мимикой, и секретарша ответила мне столь же многозначительными ужимками — мол, все поняла.
Когда я вернулся к столу, початая бутылка «Ахтамара», две рюмки, яблоки, лимон были уже тем. Шеф раскрыл швейцарский перочинный ножик:
— Воспримем по-царски! — объявил он, и последовал рассказ о том, что закусывать коньяк лимоном — изобретение императора Александра III, чем он во Франции шокировал «аборигенов», считавших, что резкий вкус цитруса напрочь отбивает тонкое послевкусие благородного напитка… На что, дескать, царь только рукой махнул: дескать, ни хрена-то вы, лягушатники, не понимаете во вкусах!
— Что русскому хорошо, то немцу смерть, — подтвердил я, беря рюмку. — А вот что туркмену хорошо, признаться, я так и не понял.
— Ну я уже понял, что ты это не понял, — усмехнулся главный. — Ладно, давай по первой, и расскажешь…
Мы приняли по первой, а вскоре и по второй, покуда я обстоятельно рассказывал о своих туркменских приключениях, обойдя только знакомство с Кариной. Все же это иной сюжет.
Когда я завершил рассказ, бутылка опустела наполовину.
— Да уж, — подытожил Мизин, усмехнувшись, но не засмеявшись. — Узнаю Азию. Странные люди с нашей точки зрения, и в душу к ним попасть непросто. Ты не подумай, я это без всяких выкрутасов говорю. А вообще, что-то такое настоящее, исконное в них есть, тот самый фундамент, на котором должен человек расти…
— Согласен полностью.
— М-да… Знаешь, иной раз мне кажется, что в Европе, в Америке этот самый фундамент если не потеряли, то как-то он пошатнулся. И к нам, боюсь, эта шаткость лезет, больно уж мы любим обезьянничать у них, у Запада… Ну да ладно! Значит, говоришь, материалы тебе дали?
— Да.
— Ну что ж, работай. Этот Париж, как говорится, стоит мессы… — он сделал выразительный жест пальцами, означающий пересчет купюр. — Но и про остальное не забывай. Никто с тебя служебных забот не снимает.
— Разумеется, — подтвердил я.
А шеф на этом как-то тягостно задумался. Потом встряхнулся:
— Слушай! Хочу я с тобой серьезно поговорить.
— А мы как до сих пор говорили? — попробовал я пошутить.
— Мы говорили о второстепенном, — без юмора сказал он. — А теперь главное.
И совершенно внезапно для меня он сказал, что рассматривает меня как преемника на место главреда.
— Вы… серьезно, Станислав Мелентьевич⁈
— Абсолютно. Серьезней не бывает.
Я вмиг прикинул расклады. С одной стороны — да, я сумел добиться доверия шефа, и он мне явно благоволит. С другой стороны, кресло главного редактора совершенно номенклатурная должность, и ее обладатель должен соответствовать множеству критериев: возраст, членство в КПСС, происхождение, регалии и тому подобное…
— Ну, с происхождением у тебя все в порядке, — отмахнулся Мизин. — Насчет партийности… Ты же член ВЛКСМ?
— Да.
— Значит, необходимый минимум есть. Да, тут конечно, придется потолковать, но ничего. Прихваты у меня где надо есть. Решу. Возраст? И здесь будут разговоры. Но и это решим. Ты не думай, я же не с бухты-барахты тему открыл. Продумал, где, с кем и как говорить. Пробью, не сомневайся! Ты уже понял, наверное, что я зря говорить ничего не стану.
— Это я, конечно, понял. Но коллектив…
Говоря так, я уже знал, что Мизин от своего не отступит. И это как раз совпадало с моими планами. Хотя, разумеется, я мгновенно представил, какова может быть реакция коллектива, где иные сотрудники работают по многу лет, в том числе замы главного редактора. Им так и судьба оставаться заместителями, а какой-то юный выскочка, без году неделя, перепрыгнет через их головы в кресло главного?.. Непросто мне придется, но ничего… Так-то я тоже далеко не новичок. Вторую жизнь литературой занимаюсь.
Станислав Мелентьевич как будто мои мысли прочитал:
— Да, сложновато будет, — спокойно подтвердил он. — Ну, а что ты хотел? Пробиваться в классики легко ли? А вы, молодой перспективный автор, сколько мне помнится, дерзали в этом направлении…
Я промолчал, думая, что недаром главред затеял этот разговор. Есть веская причина. Прямо не говорит, но по его виду…
В этот момент, не раскрывая дверь полностью, в кабинет втиснулась Лариса:
— Станислав Мелентьевич, — зашептала она как-то особенно, — звонят, спрашивают Краснова…
И повела взглядом на меня.
— Кто? — шеф взялся за бутылку. — В присутствии секретарши он совершенно не стеснялся.
— Не знаю. Мужской голос. Очень такой… значимый. Сразу хочется честь отдать!
Мизин ухмыльнулся. Лариса, видимо, не смекнула, что
