узнала о том, что у меня практически нет шансов на спасение, сперва наехала на меня за то, что ничего не сказал, а во-вторых, раструбила об этом всем на свете, и меня срочно включили в какую-то программу по тестированию нового секретного и суперкрутого лекарства, которое способно спасти даже таких безнадежно больных, как я. Если, разумеется, окажется по-настоящему эффективным. И вот так просто взяли и включили. Будто я действительно был настоящей знаменитостью или уникальным ученым, работающим над государственно важным изобретением.
Я думал, что такое только в сказках бывает, но нет, все реально. Даже более чем. Ввели какой-то препарат, велели пить таблетки и каждые десять дней являться на обследования.
И вот я уже в белом халате, со мной рядом режиссер объясняет мою роль, я киваю головой, и встаю на нужную точку, и готовлюсь играть, и несколько десятков глаз неотрывно следят за мной, и звучит команда: «Мотор!», и оператор наводит на меня объектив камеры, и, безусловно, дубль оказывается провальным. За ним еще один, и третий, и четвертый. Режиссер бы рвал на себе волосы от злости, будь у него что рвать. Возможно, так он и полысел. Наконец, на пятый дубль я собираюсь и выдаю что-то более или менее годное. Все наблюдают за реакцией режиссера, тот дает отмашку, мол, пойдет, снято. Раздаются негромкие аплодисменты. И я блаженно улыбаюсь. Отлегло. Но это только одна сцена, а таких нужно десять.
Три смены примерно так и прошли. Меньше четырех дублей не снимали. Мой рекорд – тринадцать. Вот тогда я понял, что реальное ничтожество и как сложно быть киноактером. Вот так смотришь на экран, думаешь: «Да ничего особенного, так, как играют наши звезды, может любой». Ага, щас. Я потерял больше двух килограммов. Хотя уже особо терять-то было нечего.
Мечта, конечно, осуществилась. Но, во-первых, не факт, что увижу себя на большом экране, во-вторых, ну на фиг, лучше смотреть кино и верить, что это просто и получится у любого, чем проверить на своей шкуре.
Короче говоря, путь к славе, как ни крути, тернистый.
Лекарство не очень помогало, по крайней мере, в начале. Хотя боли поутихли да и кровяных выделений стало меньше, но незначительно. А нам же нужно все и сразу. Когда долгое время чувствуешь себя так, словно на тебя посадили тяжеленный, загруженный под завязку самосвал, то если его слегка или даже наполовину разгрузить, ты все равно будешь чувствовать на себе самосвал. И никуда от этого не деться. Врачи уверяли, что есть положительная динамика, и это должно было обнадеживать, но я исходил из собственных ощущений, а они твердили об обратном.
А тут еще Луиза решила наехать.
«Привет, типа партнер. Жив-здоров?
Я знаю, что вопрос слегка издевательский, но что-то ты подпропал. Не то, чтобы неожиданно, и я прям вся испереживалась, но у нас вроде как фонд, если ты еще помнишь. Я канечно, понимаю, что после Джорджа Лукаса или с кем ты там зависал? смотреть на остальных никчемных людишек стало не просто, сверху-то вниз, но блин… мы так-то сегодня исполнили пятисотую мечту. Конечно, не сравнится со съемками в кино, но блин…
Не будь скотиной, хоть напиши, как ты и все такое.
Я канечно, видела в инсте, но мало ли, вдруг ты там в котиков плачешь.
Скорее всего нет, но вдруг, вдруг же?
Да?
Да?
Да?»
А про «Дримс» я и правда забыл. Просто все работало как часы, мое присутствие уже не было необходимым, а я как бы пиарил и себя, и фонд, хотя он уже не нуждался в пиаре. Но вот с Луизой точно нехорошо получилось. Она, можно сказать, из-за меня осталась в этом мире, она добилась моего включения в эту программу, которая может и мне спасти жизнь, правда, шансы крайне малы, но все же, а я… Я даже сообщение не мог ей написать за две с лишним недели. Тоже мне, товарищ.
Мне стало дико стыдно, как, наверное, бывает только в детстве, когда мы еще способны искренне раскаиваться в содеянном.
Я написал: «Прости».
Я написал: «Был не прав».
Я написал: «500 желаний – это очень круто! То есть каждый день кто-то получает или делает то, о чем мечтал, может быть, годами, а некоторые и десятилетиями. Это очень круто, Луиза!»
Я написал: «Да, ты права, я в порядке, я просто редкостная сволочь, но я знаю, как все исправить».
И я правда знал, как все исправить, но Луиза сильно обиделась или начала выкобениваться.
«Ой, посмотрите, кто проснулся? Мы вас не разбудили?
Хотя да, чего это я? Я же сама написала. Напросилась, так сказать. Вот дурочка, правда же?
Чего это вообще маленькие девочки пишут таким большим и важным дядечкам?»
«О чем ты? При чем тут важный? Не понимаю».
«…»
«Я искренне прошу прощения. Это некрасиво с моей стороны. Мне немного сорвало башню. Я же не знал, что так получится. Но теперь я вижу, как это некрасиво, так что все в прошлом».
«Ого, по ходу тебе и правда сорвало башню».
«Уже нет. Слышишь? У меня есть для тебя сюрприз».
«Какой?»
«Если я скажу, это уже не будет сюрпризом, ты чего?»
«Не надо мне никаких сюрпризов. Я тебе кто? Дочка что ли?»
«При чем тут дочка? Друзьям что, нельзя делать сюрпризы?»
«Не нужно мне никаких сюрпризов».
«Нет, это хороший. Тебе понравится».
«Не беси меня!»
И опять тишина.
Это мы уже проходили. Старая песня «Не беси меня!». Характер у нее, конечно. И тут снова голос Валеры:
– Илюха, твою мать! Ну ты где? Давай, дыши, дыши, ты слышишь меня?
Слышу, только не могу ответить. С Валерой я, кстати, тоже не общался. Последнее, что знаю, так это то, что Инге удалось забеременеть, и он тут же бросил пить и превратился в примерного семьянина.
Я вышел на балкон, вдохнул жуткий московский воздух, хотя его и воздухом сложно назвать, посмотрел вниз – стоянка и прокат лимузинов. Откуда же браться кислороду в городе, в котором ездят, а по большей части стоят в пробках, больше пяти миллионов автомобилей? Я практически перебрался в Москву, но никак не могу привыкнуть, что здесь просто нечем дышать.
Прокашлявшись, вынул телефон и набрал Валеру:
– Живой?
– А ты? – усмехнулся в трубку товарищ.
– Как слышишь.
– Слышу, вроде нормально, хотя вчера в ухе стреляло, – пошутил Валера. – Че хотел?
– Занят, что ли?
– В больничку едем.
– Инге привет!
Рядом с трубкой раздалось недовольное бурчание.
– Тебе тоже, –
