за собой утащит, и палить начал, так он пистолет в узел завязал. Я даже сохранил. На память. Потом он приходил чаще. Разговаривали. Он рассказывал много — о своей жизни. Той, живой. Мы стали друзьями. Будешь смеяться, моя недоверчивая, но у пиратского капитана нет друзей. Команда есть, шлюхи в каждом порту есть, а вот друзей нам не положено.
Дороти кивнула, ощущая, как внутри разрастается холодная глыба.
— Иногда он приходил часто, потом реже. Пропадал неделями где-то по своим делам. А я жил, как мне казалось, на полных парусах. Мне наши встречи нравились, они были интересными. Мне, дураку, льстило, что ко мне таскается гроза океанов — просто вина попить и партию в карты сыграть.
Дороти мутило, хотелось заткнуть уши и не слышать этот хриплый голос, который рассказывал о том, что Доран восемь лет приходил к какому-то пирату, потому что…
— Я тогда мало думал о нем. Все больше о себе. Золото, серебро, торговцы, женщины, пресное вино, блеклые рубины, скучные поединки. Я хотел большего. Большего. Обо мне говорили в порте Вейн, а я хотел, чтобы перешептывались даже в хижинах на другом конце света. И в королевских дворцах. Он приходил все реже. Потом мы не виделись целый сезон, и я не вспомнил о нем. Подумал, ну на черта мне Призрак и его дружба, когда я могу… Могу все и так. Без него. Да и дружба ли это — с покойником ночами болтать? А потом, сматываясь от капера, мы вошли в Гряду Сирен, и они предложили мне сделку. Отдать то, что не ценю, в обмен на один маленький, но чертовски важный талантик.
Дороти слушала молча. Не задавая вопросов.
— И я кивнул. Подумал, в жизни появится вкус и исчезнет серость. Так и вышло. Обо мне заговорили даже в ваших надушенных гостиных, я стал звездой здешних морей, китом-убийцей в косяке макрели. “Каракатицу” узнавали везде по рисунку парусов, и золото текло рекой. Где-то в душе я знал — дар сирен такой же безвкусный, как храмовая похлебка, но верить не хотел. Понять не мог, что они забрали, пока не понял — прошел сезон, а Призрак меня так и не навестил. Не кривись, командор. Да, я порочен и рос в дерьме, но что такое дружба, я знаю. Я забеспокоился, почему он не приходит — он никогда не пропадал так надолго. Через полтора месяца, после того как мне рассказали, что видели его на севере, я рискнул его позвать. У меня было нечто, способное дать понять ему, что я в беде. Как мы договаривались. Я позвал, и он пришел.
— Только вот не признал тебя, да? — Дороти хотела, чтобы это прозвучало зло, но вышло печально.
— Да. В точку. Эти слуги дьявола забрали его память в обмен. Я пытался вернуть ее. Я преследовал его корабль по всем морям — и мои ребята тоже впряглись в эту безумную охоту. Мы побывали в центре всех ураганов, мы стерегли его рядом с морскими баталиями, когда на большую кровь призраки слетались, точно чайки в рыбный ряд утром. Всякий раз он уходил от меня. Дважды я пытался заговорить с ним, но тщетно. Третий раз был при тебе.
— Ты же получил, что хотел? О тебе знает каждая собака от Йотингтона до Алантии. Ты и без помощи Призрака способен опустошить конвой с грузом серебра под присмотром двух фрегатов и уйти незамеченным. Так зачем тебе его дружба? Только потому, что когда-то он спас тебе жизнь? Стоит ли сделка отмены?
Морено посмотрел снова, улыбнулся. Улыбка вышла жалкая, словно на его лице мышцы не привыкли к подобному. И, по-волчьи приподнимая верхнюю губу, медленно произнес:
— Я поклялся ему на крови. Именем Черной Ма. Что спасу ту, что дорога ему. Его любимую, что осталась там, на берегу. Пригляжу за ней, помогу, передам часть добычи. И главное — сниму с нее проклятье. Он обещал рассказать о ней, когда приходил последний раз. И не успел.
Морено выдохнул и замолчал.
Глава 22. Клятва Черного Пса
У Дороти все самообладание ушло на то, чтобы не раскрошить перила мостика и не дать кипящему внутри отразиться на лице. Пришлось силой воли разжимать пальцы, вцепившиеся в уже потрескивающее дерево.
Она осторожно выдохнула раз, второй и расслабила руки.
Холодная глыба, которая как горный ледник наползала от солнечного сплетения, наконец разрослась до того, что заполнила собой всю грудь, потушила гнев, раздавила злость — и болеть внутри перестало.
Словно в мозаике нашелся нужный кусочек и встал на место.
Появилась возможность осмыслить происходящее, уже не обращая внимание на грызущие изнутри ревность, чувство вины, обиду и еще тысячу острых игл, которые ранили сердце.
Доран спас Морено жизнь, чтобы тот в ответ спас его любимую. Ту, которая Дорану дороже всего. Ту, о которой мертвый Доран помнил все десять лет.
И всяко речь не о Дороти. Ее спасать не от чего. Только если от глупости. И от пустых надежд.
Морено поклялся выполнить обязательства. И теперь, ради чужого счастья, ради любимой Дорана, ей, Дороти, предлагают отказаться от своего дара.
Потому что Доран любит другую. И всегда любил. Может быть, Дороти даже знала ее. Кто это — соседская веселушка Мари или тихоня Елена, а может, Магрет — она училась вместе с ними в Академии?
Черный Пес почему-то думает, что имеет право просить о таком. Правда, просит безнадежно, не рассчитывая, что Дороти согласится.
Весь ужас состоял в том, что она действительно согласится.
Не ради Морено, конечно, а просто потому, что этим сможет добавить в посмертие своего самого близкого человека хоть немного любви. Пусть она будет исходить и не от нее самой.
Дороти потерла внезапно замерзшие ладони. И вспомнила, как Доран в шутку жаловался, еще давно, когда они были детьми, на то, что у подруги вечно не руки, а ледышки. Смеялся, прикладывал горячую ладонь к запястью и предлагал послушать сердце — может, Дороти и не Дороти вовсе, а мертвячка с приходского кладбища. Мертвячка…
Удивляться иронии уже не хотелось, хотелось побыстрее догрести до конца этой невеселой истории. Дороти сглотнула, готовя себя к тому, что скоро станет обычным человеком, таким, как все. Опять. Коснулась кристалла сквозь одежду, сжимая его в кулаке.
Морено, о котором она, занятая своими переживаниями, совсем забыла, понял это по-своему. Резко поднялся на ноги, встал вплотную и, не отводя больного воспаленного взгляда, глухо проговорил:
— Погоди, я… Дьявол, мне и
