минуты?.. Это не любовь?.. Я знаю — вы поддерживали друг друга, чувство локтя, рука в руке, рука об руку, рука руку моет… Или это, кажется, из другой оперы?.. А может, из той же самой?.. Вы поддерживали друг друга, оберегали друг друга… понять — простить… А если не простить? А не простив, любить?.. Любить непрощеного?.. Это как?..
Л е н а. Ты не сравнивай. Мы жили в трудное время.
М а ш а. И с вас взятки гладки… А мы живем в легкое время… Есть такое модное слово: «амнистировать». Знаешь, мать, вы, по-моему, всю жизнь только и делали, что амнистировали друг друга.
Л е н а. Чушь! Амнистировать можно преступника. Никто из нас не совершал преступлений!..
Пляж. В шезлонгах — ж е н щ и н а в шерстяном купальнике и пожилой м у ж ч и н а с книгой. Он в панаме и трикотажных трусиках с белым пояском.
Ж е н щ и н а. Виктор Глебович!.. Машенька!..
М у ж ч и н а. Виктор Гле-бо-вич!.. Назад!.. Назад!..
Ж е н щ и н а. Елена Владимировна. Он взбесился!..
Из фанерной выгородки-раздевалки вышла Л е н а в купальнике.
Посмотрите, куда они заплыли!
Л е н а. Это же надо додуматься! Тащить ребенка в такую даль…
Ж е н щ и н а. Виктор Глебович!.. Машенька!.. Вернитесь!.. Вернитесь!..
М у ж ч и н а. Нет, ваш Виктор Глебович просто какой-то дрессировщик. Что он делает с ребенком?..
Ж е н щ и н а. Это просто дико! Машеньке же пяти нет!.. Елена Владимировна, ну запретите ему!.. Ну что вы улыбаетесь? Вы такая же легкомысленная, как и он!..
М у ж ч и н а. Виктор Гле-бо-вич!.. Назад!.. Назад!..
Ж е н щ и н а. Ах, Виктор Глебович!.. Я слов не нахожу!.. Просто компрачикос какой-то!.. Вот такие, как вы, истязали детей и показывали их в цирке.
Появились В и к т о р в плавках и пятилетняя М а ш е н ь к а в купальном костюмчике.
М у ж ч и н а. Ну, голубчик вы мой, продемонстрировали вы нервишки. Вам не в санатории отдыхать, а где-нибудь на рудниках.
В и к т о р. Увы, от такого отдыха никто не гарантирован. Зато сейчас Маруська чувствует себя человеком, покорителем стихий. Роз-Мари, ты человек?
М а ш е н ь к а. Мхм…
В и к т о р. Молодец, Марион. Отлично. Экзамен выдержала. На нее ж весь пляж смотрел. Вся наука. Одних докторов считать — пальцев не хватит. Не говоря уже о кандидатах.
Л е н а. Все это какие-то дикие глупости. Такого труда стоит вогнать в нее лишние граммы, а ты за пять минут все уничтожил. И пожалуйста, на будущее, Машенькиным здоровьем свое самолюбие не корми.
В и к т о р. Объявляется великий пост. Отныне, Мурка, ты будешь жить на положении индюшки: в тебя будут впихивать грецкие орехи и тому подобную черную икру. Дочь, ты хочешь быть индюшкой?
М а ш е н ь к а. Плевать я хотела на индюшку!..
Взрослые расхохотались.
Л е н а. Ребята, вы меня в гроб вгоните… (И невзначай, так, чтоб никто не видел, чмокнула Виктора в плечо.)
В и к т о р. Тебе недолго осталось терпеть. В понедельник самолет, во вторник ученый совет, в среду кафедра. (И запел на мотив «Вратаря».) В понедельник самолет, в среду кафедра, в среду кафедра, закаляйся, как сталь!.. Григорий Васильевич? С приездом.
По пляжу шел А л е к с е е в в белом полотняном костюме, в сандалиях и с полотенцем через плечо.
А л е к с е е в. Лена!.. Ба, Машенька! Вытянулась… Как на дрожжах.
Л е н а. Да ну ее, голодающий индус. Кожа да кости. Не ест ничего.
А л е к с е е в. Где здесь раздеваются?
В и к т о р (гостеприимно показал вокруг). Вуаля!.. Общество «Долой стыд». На вас трусики или невыразимые?
А л е к с е е в (поспешно). Трусики, трусики… (И, словно в доказательство, стал быстро стаскивать брюки. Потом он снял полотняный пиджак, постоял секунду, подставив мучнисто-белую спину прямым лучам, и накинул пиджак на плечи.) Надо акклиматизироваться. Очень рад, что вас застал. В институте разнесся слух, что вы отбыли в Батуми.
В и к т о р. Был план. Что в Москве?
А л е к с е е в. Слушайте, вы такой мускулистый и загорелый, что у меня бурно развивается комплекс неполноценности. Давайте сядем. (Сели на топчан, и Алексеев накрыл ноги полотенцем.) Я к вам со специальной миссией. Во вторник, как вам известно, ученый совет. Иван Осипович просит, чтобы вы непременно были.
В и к т о р. Причина пожара?
А л е к с е е в. Бабаев защищает.
Виктор свистнул.
Ну и… Остальное вам известно.
Л е н а. Какая неудача. Мы попадаем в Москву только вечером в среду.
Виктор изумленно посмотрел на Лену.
А л е к с е е в. А если ускорить?
В и к т о р. За месяц взяты билеты на пароход. Лена, ну как? Лишим Машку путешествия до Батуми?
Пауза была длинной.
Л е н а (пожала плечами, не повернув головы). Решай сам.
В и к т о р. Научите, дорогой Григорий Васильевич, когда ваша дражайшая половина говорит «решай сам» и при этом пожимает плечами, что вы делаете?
А л е к с е е в. Ой-ей-ей!.. Боюсь, что Нефедов сыграет с Бабаевым злую шутку.
В и к т о р. Не исключено. Но вы-то, вы-то, Григорий Васильевич, что ж вы-то не остались? У вас-то никаких билетов до Батуми не было.
А л е к с е е в. Друг мой, молодой, высокоталантливый друг, моя дражайшая половина, как вы изволили выразиться, сказала: «решай сам».
В и к т о р (после паузы, тихо). А может быть… все-таки… поехать?
Л е н а (испуганно). Нет, нет!.. Ни за что!..
На авансцене.
М а ш а. Какие вы счастливые люди. Никто из вас не совершал ничего худого… Ну неужели в твоей жизни не было случая, когда близкий тебе человек поступил… Ну, скажем, не совсем… А, мать?
Л е н а. Как не были?.. Были…
М а ш а. Ну и что ты тогда?..
Л е н а. Что я тогда?..
М а ш а. Ну… Не таись, ма…
Л е н а. Хорошо. Я расскажу тебе одну историю.
М а ш а. Какую?
Л е н а. Военную… Подземных переходов тогда на Белорусском не было, и на перроны проходили либо по переходному мостику, либо через здание вокзала. Народу в вокзальном помещении толпилось множество, и особенно у военного коменданта. Отчаявшись пробиться, я стала показывать телеграмму стоящим перед дверью. Все читали, кто вздыхал, кто кивал, но от двери не отходили и к двери меня не подпускали. «А вы, девушка, вот что, — сказал небритый старшина в ватнике, — товарищ подполковник каждый час, час двадцать в нужник отлучается. Вот тут-то его и берите. Проверено. Я тут третьи сутки груши околачиваю». — «А последний раз давно оправлялся?» — спросил рябой майор. «Минут через пять или десять срок подойдет», — сказал старшина. Но срок подошел раньше. Дверь распахнулась, и появился комендант — единственный среди всех он был без шинели, «Товарищ подполковник… Товарищ подполковник… Товарищ подполковник…» — замелькали бумажки. «Позвольте. Позвольте. Товарищи офицеры». Комендант привычным и решительным жестом отодвигал стоявших на пути. Офицеры отходили, а я словно в землю вросла. «Вот телеграмма», — говорила я, протягивая подполковнику листок. «Ну и что? — комендант еле взглянул на телеграмму розовыми от недосыпа глазами. — Дайте пройти, гражданка». Но я шла рядом, держа телеграмму так, что она не выходила из поля зрения коменданта. «Не растягивайся, не растягивайся, — нам преградили дорогу бегущие солдаты: команда — человек двести с подпрыгивавшими на плечах, звякающими вещмешками. Гомон
