быстрым шагом пошла к лесу. На опушке уже горел костерок. Влад подкидывал в него сухие ветки, косился на нас. Было видно, что волнуется, но подходить не рискует, боится помешать, боится что-то сделать не так.
Пес сидел рядом с ним, с интересом смотрел на пламя. Дым стелился над самой землей.
Вера открыла глаза, спросила слабым голосом:
— Уже все?
Я помог ей подняться.
— Все. Но приде…
Договорить не успел. С опушки раздался совершенно ирреальный крик, перешедший в хрип и стон.
Я рванул туда, откинул в сторону окаменевшую Вику, оттолкнул Влада.
* * *
Соломон самозабвенно выл. Вой его выворачивал душу наизнанку, доставал до самой печенки. Ему вторил из костра комок тряпья. Звуки буравчиками ввинчивались в уши, в мозг. Волнами подкатывала тошнота.
Влада чуть в стороне шумно вырвало. Вика упала на траву, заткнула ладонями уши. Вера… Что делала она, я не видел. Девушка оставалась у меня за спиной.
Костер полыхал буквально в двух шагах. До самого неба стоял столбом черный дым. Хлопья сажи летели от него прочь. Они, подобно мотылькам, стремились ко мне, но натыкались на невидимую стену, осыпались вниз, повисали на траве угольными каплями.
Я заглянул в огонь. Ткань, укрывавшая куклу, сгорела без следа. Сама мотанка дергалась в конвульсиях. Била руками. Мотала головой. Напрочь отказывалась гореть. Пламя лизало ее безглазое лицо, но не могло его поджечь.
Порождение тьмы билось в огне и истошно орало. Из щеки его, испачканной сажей, сочилась кровь. Все вокруг наполняла жуть. В какой-то момент я вспомнил то, что случилось со мной в 1978. Я вспомнил Иру, черный фантом, семь бесконечных дней, наполненных страхом и отчаяньем. Мне показалось, что вот сейчас эта тварь встанет и пойдет, что будет преследовать, что…
Воспоминания были невыносимы. Я закричал, стараясь заглушить и чертов плач, и собачий вой, и собственный ужас:
— Сдохни тварь! Сдохни! Сгинь! Рассыпься без следа! Наполнись светом, лети по ветру, развейся в поле…
Слова сами возникали в голове. И мои отчаянные попытки испугать, прогнать нежданную напасть сами собой превратились в заговор. Сразу стало легче. Сразу стих крик. Сразу занялось жарким пламенем тряпичное лицо. Сразу почернела, обуглилась кукольная кровь.
Не прошло и минуты, как от куклы не осталось и следа.
Пес изумленно гавкнул и умолк. Вика уселась на траве, потрясла головой, сказал уважительно:
— Сильная ведьма ее прихватила.
— Кого? — Понял Влад.
— Ее, — девчонка указала на Веру.
— Почему? За что?
Я посмотрел на друга, как на несмышленыша.
— Влад, уж тебе-то должно быть известно, что иногда причина не нужна. В мире хватает зависти и злобы.
Он поник.
— Но в мире много хорошего и доброго!
Голос Веры показался мне лучом солнца. Чистым, светлым, согревающим. Я обернулся к ней и улыбнулся.
Она улыбнулась в ответ и закончила свою мысль:
— Вот вы все, например.
Глава 27
По телику шел Анискин. Пацаны в натянутых на головы чулках изображали Фантомасов. В комнате я был один. Лис, как проснулся, укатил в город. Влад и Вера отправились за продуктами в сельпо. Вика хлопотала на кухне. Я безуспешно пытался штудировать бабкину книгу.
В голову ничего не лезло. Неожиданно вспомнилось: «Слово надо держать». Черт, опять забыл! Я захлопнул книгу, нажал на пульте кнопку и отправился на кухню.
Вика жарила сырники. Я подумал, что тысячу лет не ел настоящих домашних сырников со сгущенкой, как делала когда-то бабушка. Девчонка почувствовала мое присутствие, повела лопатками, оглянулась.
— А, Сереж, это ты? — Она даже наедине не произносила моего настоящего имени.
Умная девочка, хорошая, преданная.
— А кому еще здесь быть? Не Пушкину же? — Шутка вышла какой-то совсем не смешной, но Вика покладисто улыбнулась.
— Садись, сейчас чайник вскипит, перекусим. У меня сырники почти готовы…
Она отвернулась к плите, принялась орудовать вилкой, переворачивая творожные кругляши на сковороде. Когда все доделала, обернулась вновь:
— Хотя нет, достань варенье и банку открой.
Наверное, мне все же хотелось оттянуть время, хотя почему? Черт его знает. Я послушно достал банку, открыл, даже вытащил из шкафа блюдце, достал ложку, установил все на столе.
Вика как раз дожарила последнюю порцию, затушила газ. Приказал:
— Чашки доставай. Сейчас чай будем пить.
Я ее остановил:
— Погоди. Вик, мне нужно задать тебе вопрос.
— Какой? — Она слегка нахмурилась, потом улыбнулась и разрешила: — Задавай.
— Погоди.
Я внезапно понял, что боюсь ее слез. Боюсь, что мой вопрос снова вызовет водопад. Поэтому зашел издалека.
— Ты только пойми, что это важно. Я спрашиваю не просто так. Не ври, хорошо?
— Когда это я врала? — Она округлила глаза, подняла брови, наморщила лоб.
На ее лице перемешались и удивление, и возмущение.
— Нет, ты ответь, когда?
Я невольно рассмеялся.
— Никогда. Ты самая честная девушка из всех, кого я знал.
— То-то же, — ее палец уткнулся в меня, — а то — не ври! Как бы дала!
Вика сжала ладонь в кулачок и сделала вид, что стучит мне по лбу.
— Что за вопрос?
Я решил больше не юлить.
— Вик, что случилось с твоей мамой? Зачем тебе деньги?
Вопрос мой разительно изменил знакомую мне милую девочку. Она досадливо закусила губу.
— Зачем тебе? Что в этом важного для тебя? Что за…
Я остановил поток встречных вопросов.
— Вика, мне твоя бабушка сказала, что я смогу помочь…
Дальше случилось то, чего я так боялся. По ее щекам потекли слезы. Плакала она молча, не глядя на меня. Капли падали на футболку, оставляя на ткани темные пятна.
Потом девчонка отвернулась к рукомойнику, пустила воду, плеснула на себя, чуть постояла, опершись ладонями о раковину, взяла себя в руки, промокнула лицо полотенцем. Когда она обернулась ко мне, о недавних слезах напоминали лишь припухшие глаза и носик.
— Не получится, — сказала Вика, глядя на меня в упор.
Сказала так уверенно, что мне стало страшно. Я не нашелся спросить ничего умнее:
— Почему?
— Это не лечится.
Она вдруг попыталась прошмыгнуть мимо меня, уйти. Я поймал ее за руку и повторил вопрос:
— Почему? Вика, не юли. Мне ты можешь довериться. Вдруг, я смогу помочь?
Она покачала головой.
— Не сможешь. — И снова замолкла.
Упрямство девчонки было странным, нелогичным, совершенно непохожим на нее.
Я слегка психанул:
—
