Виктор Громов
Пункт назначения 1990. Шаман
Глава 1. Новая жизнь
— Серый, вставай! Хватит бока отлеживать!
Кто-то нещадно тряс меня за плечо. Голова раскалывалась. Вкус во рту был такой мерзкий, словно кошки нассали.
— Встава-а-а-ай! Реквизит приехал. Вставай, Серега. Иначе я тебя сам подниму.
— Да пошел ты нах… — пожелал я доброго утра своему визави и открыл глаза.
Надо мной склонилась совершенно необъятная рожа. Круглая, красная, довольная. Хозяином рожи был весьма габаритный бритый налысо парень. Нет, не толстый, скорее качок.
Я попытался сфокусировать зрение. Черт побери, получалось плохо. Чем таким меня вчера накачали на этом мальчишнике? В голове была каша. На памяти висела непроницаемая пелена. Никаких воспоминаний, полный ноль. Помню Воланчик все грозился вызвать девок. Вызвал? Хрен его знает. Да вроде прыгали какие-то в заячьих ушах… Черт…
Мальчишник? Девки? Воланчик? Откуда это в моей голове? Воспоминания были отрывочными, чужими. И тут до меня дошло. Серега? Серый? Какой Серега? С утра меня звали Олег. Олег Ковалев. Я ехал к сестре, помогать с переездом. Причем тут Серега? И где я вообще?
— Серега! Вставай, мать твою за ногу. Сколько можно?
Этот вопль вырвал меня из раздумий. Я снова приоткрыл глаза, рожа осталась прежней. Не мираж, не морок, не глюки. Давненько в моей жизни такие гнусные морды не попадались. Лет двадцать уже как. С тех самых времен, как девяностые канули в лету.
— Ты кто? — совершенно искренне спросил я.
Парень довольно заржал:
— Карл Маркс.
У меня машинально вырвалось:
— А я Фридрих Энгельс.
Незнакомцу мой ответ неожиданно не понравился, он грубо сдернул с меня одеяло.
— Вставай, юморист, а то сделаю из тебя Клару Цеткен, и поедешь отрабатывать свой долг в бордель.
Я ошалел окончательно. Что со мной происходит? Куда меня забросило на этот раз? Где я? Кто я? Вспомнились слова бабы Яги из домовенка Кузьки: «Ты распоследний домовой на всю округу!» И в пору бы заржать, да как-то совсем не до смеха.
Я спустил ноги на пол, сел. Голова взорвалась дикой болью, к горлу подкатился тошнотный ком. Блин, сколько же это тело выжрало накануне? Меня мучало дичайшее похмелье.
— Пивка бы… — просипел я непроизвольно.
«Карл Маркс» опасно прищурился:
— Обойдешься! — Стрельнул глазами по комнатушке, обернулся.
Я попытался повторить его движение и не смог. В глазницы словно вбили два гвоздя. Прикрыл лицо руками и сел, уперев локти в колени. Простонал:
— Хреново-то как…
— Жрать меньше надо! — Безжалостно заметил мой мучитель откуда-то с другого конца комнаты.
Хотя, почему мучитель? Благодетель, практически. В меня ткнулось что-то большое холодное.
— На, пей, — он зычно хохотнул, — верное средство. Гарантирую, козленочком не станешь.
Я посмотрел сквозь щелку меж пальцами. В руках у него была запотевшая трехлитровая банка соленых огурцов, до половины залитая мутным рассолом.
— Благодетель, — озвучил я свою мысль.
В ответ получил покровительственную улыбку. Банка перекочевала в мои руки. Я жадно припал к горлышку. Боже мой, какое блаженство! Как говорила Вика? Нектар? Амброзия? Так вот, это было круче. Практически, живая вода. Целительная влага лилась в глотку. С каждым глотком ко мне возвращалась жизнь.
Я поставил банку на пол, отодвинул ногой, чтобы ненароком не опрокинуть, опрокинулся назад и привалился спиной к стене, прислушиваясь к переменам. В голове помаленьку прояснялось. Боль отступала. Из-под полуприкрытых век, я смог, наконец, разглядеть, куда попал.
* * *
«Попал», в моем случае, это было самым подходящим словом. В такую дыру можно только попасть. Небольшой деревенский дом. Не слишком старый, не слишком ухоженный. Все в нем было не слишком: невысокий потолок, не новый коврик на полу, давно не крашенная рама. На окне раздвинуты веселенькие занавесочки в цветочек, опять же, не слишком длинные. Даже до подоконника не доходили.
За окном пасторальный пейзаж: верхушки деревьев, клочок синего неба, лавочка, кусок забора, бычий череп на колу… Куда не кинь взгляд — гармонь и блаженствие. В смысле, сплошная идиллия. Я обежал двор глазами в обратном порядке. Снова заметил кол с черепушкой. И, наконец осознал, что вижу.
Стоп! Это как? Череп? Я даже забыл про головную боль, привстал, на всякий случай протер глаза. Что черт?
Череп никуда не делся. Я шумно выдохнул и сел обратно. Уставился на собеседника. Тот явно был в курсе дела. А потому мог считаться источником достоверной информации. Другого источника у меня все равно в обозримом будущем не предвиделось. Заодно внимательно осмотрел комнату. По порядку, справа налево.
Надо признать, зрелище мне открылось довольно странное. У окна стоял стол с расшитой крестиком скатертью. Рядом три стареньких стула. Сидушки еще не мягкие, деревянные. Ближе к двери сундук, укрытый побитым молью ковриком.
Над дверью на круглой, крашеной лаком доске висела волчья голова, по какой-то непонятной придури украшенная длинными белыми перьями. Голова эта составляла отличную пару уличному черепу. Мне невольно подумалось, что во всем этом есть какой-то смысл. Просто я пока не понимаю, какой. А значит, не стоит и голову ломать. Со временем все само прояснится.
Взгляд мой плавно переместился влево. Там когда-то явно был красный угол. Сейчас же стояла низенькая облезлая тумба без дверок, приспособленная под старенький импортный телевизор. С кинескопом. Хотя, кто сказал, что старенький? Я ж понятия не имею, который сейчас год? Может быть абсолютное новье! Дефицит и последний писк моды.
Подтверждая последнюю мысль, на полке внутри тумбы я разглядел видеомагнитофон. Рядом несколько кассет с невинными названиями. «Белоснежка и семь гномов», «Красная шапочка и охотники», «Спящая красавица». Судя по картинкам, вряд ли мультики. Скорее, старая добрая немецкая порнушка. На полке, где раньше стояли иконы, лежало несколько книг.
Сбоку от тумбы второе окно. За окном в стену был вбит пяток гвоздей. На них висели брезентовый дождевик и джинсы. Все. Прямо скажем, не густо.
Карл Маркс потрошил на полу возле сундука вместительный баул. Я не стал первым затевать беседу. Для чего-то же он привез сюда все это? Раз так, то сам начнет рассказывать. Сейчас же я только тихо офигевал.
Пока я разглядывал комнату, на сундуке появился бубен, расписанный какими-то непонятными иероглифами. Светло бежевая замшевая то ли куртка, то ли накидка, с бахромой. Еще какая-то непонятная фигня, сплетенная из лент и тесьмы, и
