Благодарность Италии (и Манере) за то, что их освободили из плена, доставили в безопасные места и отнеслись к ним благожелательно, несомненно, сыграла важную роль. То же самое можно сказать и об абсолютной зависимости, которая теперь связывала «ирредентистов» с итальянским военным командованием. В России они пребывали в плену, подчинявшего их властям той страны, в Китае же единственной властью над ними была власть королевской армии. В Тяньцзине их превратили из пленных обратно в солдат, заставив вести казарменную жизнь с маршами, учениями и военным обучением. 200 винтовок, предоставленных французским гарнизоном, позволили вооружить еще столько же человек, официально объявленных бойцами «Отряда ирредентистов» («Distaccamento Irredenti»)[543].
Мобилизация происходила в аномальном контексте: подданные Австро-Венгерской империи вооружались Италией и подчинялись ее власти. В этой акции умело сочетались патриотические призывы, напоминания о долге благодарности, обещания льгот для добровольцев и туманные, но все-таки угрозы по отношению к тем, кто отказывался. Чтение дневников собранных в Тяньцзине солдат наводит на мысль, что всё это сопровождалось неопределенными, если не сказать ложными заявлениями, намекающими на скорую отправку в Италию тех, кто заявит о своей готовности поступить на королевскую службу. Джулио Гарбари из Тренто сообщал, что именно это так и прозвучало однажды вечером в июне 1918 г., когда Манера и Баццани пришли в казармы в Тяньцзине. Манера туманно заявил, что добровольцы должны были служить «здесь, в Италии или где-либо еще» (Сибирь при этом не упоминалась, хотя он сам прекрасно знал, куда они направляются). Баццани, в свою очередь, завершил свою пламенную патриотическую речь не очень обнадеживающей фразой: «Мы еще посмотрим, кто здесь хорошие итальянцы, а кто австрофилы». Этот эпилог — Гарбари саркастически назвал его «трогательным» — возымел свое действие, убедив гораздо большее число солдат, чем ожидалось, немедленно записаться в итальянскую армию[544].
В сборниках песен, сочиненных итальянскими солдатами, есть текст, иронически повествующий об истинных причинах «выбора Италии», который не обошелся без ложных обещаний на счет скорого возвращения: «У тех, кто скоро станет солдатами, ⁄ будет питание намного лучше, /ив дополнение к пяти долларам дадут еще два ⁄ тем, кто из Китая. // Потом в Италию пошлют ⁄ тех, кто станет солдатом, ⁄ и это единственный способ уплыть, ⁄ тут уж ничего не поделаешь. // Тех, кто не захотел стать солдатами, ⁄ вскоре отправили в Италию, ⁄ А нас, бедных пташек, забрали, ⁄ мы остались среди китайцев. // Через месяц нас отправили в Тяньцзинь ⁄ и присоединили к другим солдатам ⁄ И отправили в Сибирь ⁄ Черт побери!»[545]
Дневники и прочие свидетельства указывают на широко распространенную неосведомленность, с которой происходил призыв: во многих случаях бывшие пленные осознали в последний момент, после формальной присяги, обязывающей их к послушанию, что они должны были отправиться в Сибирь, а не в Италию[546]. Среди них — записки Артуро Деллаи, узнавшего от своего военного начальства только в конце октября 1918 г., когда уже находился в Харбине, на пути в Красноярск, что его посылают на помощь «белым» против «красных»: «Черт возьми, мы снова едем по Транссибирской магистрали в Сибирь в самые холодные месяцы года, это совсем непохоже на возвращение в Италию. Нас приняли за идиотов». Кульминация разочарования его и его товарищей наступила по прибытии в Красноярск, где они узнали, что война в Европе закончилась и что Тренто и Триест теперь находятся в руках итальянцев, в то время как для них всё продолжается. Его комментарий снова предельно ясен: «Жалею, что подписал ту проклятую бумагу, которая обещала нам возвращение в Италию, море и горы. Похоже, Италия нас бросила — я не знаю, что мы делаем здесь, в Сибири, так далеко от Италии»[547].
Черные батальоны, под командованием подполковника Эдоардо Фассини-Камосси, выражали вклад Италии в международную борьбу с большевизмом. Их реальное участие в Гражданской войне в России оказалось незначительным: роль батальонов ограничивалась, в основном, охраной тюрем и других важных объектов в Красноярске, в центральной Сибири, а также охраной ряда участков Транссибирской магистрали. Итальянский контингент участвовал в перестрелках и в ограниченных военных операциях вместе с чехословацкими подразделениями — чтобы понять их незначительность, достаточно сказать, что за десять месяцев, в течение которых он оставался в Сибири, случилось только три потери во время военных действий: двое солдат утонуло при переправе через реку, а третий — в результате случайного взрыва ручной гранаты в его собственном снаряжении[548].
Следуя примеру американцев, французов и британцев, Италия вскоре вывела свой контингент из России, осознав, что не может оказать значительного влияния на ее внутренние дела. Как только Франческо Саверио Нитти был назначен премьер-министром, 14 июля 1919 г. он объявил в парламенте о своем решении вывести все итальянские войска с российской территории. Это был явный сигнал об обращении правительства к серьезным внутренним проблемам, что неизбежно означало отказ от той военной роли, которую страна больше не могла себе позволить[549]. Но это была также реакция на сведения от командований миссий в Мурманском крае и Сибири о крайне низком духе итальянских войск, об опасности «большевистской заразы» и о необходимости, если Италия действительно хочет остаться в России, заменить контингенты хорошо оплачиваемыми добровольцами[550]. Удрученность солдат, вызванная участием в экспедиции после того, как война уже давно закончилась, проявлялось в настоящих актах неповиновения, о чем свидетельствует Джузеппе Оробелло, один из сицилийских пехотинцев, отправленных в Сибирь из Италии[551].
