как от пива, — в кумысе хоть какие-никакие, а градусы все-таки имеются.
— О вашем приезде я узнал еще вчера вечером, — проговорил хозяин медленно, смакуя кумыс, подцепляя каждый масляный катышек языком и размазывая его по нёбу. Закрыл глаза, словно шоколадку съел. — Из района позвонили. Итак, чем могу быть полезен? — Управляющий приоткрыл глаза, в глазах его заблистал огонек коптюшки, слабенький, тонехонький, смешливый.
— Нам в Алтын-Мазар надо, — поспешно заявил Саня, порылся в карманах, достал сложенную вчетверо «казенную» бумагу. Развернул. — Вот командировочное удостоверение… Тут черным по белому написано. Видите? Вот, — он ткнул пальцем в графу «пункт назначения»: Алтын-Мазар.
Саня разговаривал с хозяином, как Миклухо-Маклай с папуасом. И эта манера невольно вызывала досаду, даже тихое раздражение, но останавливать Саню сейчас было бессмысленно — всякие «стопы» лишь подогреют его.
— Об этом я тоже знаю, — медленно произнес хозяин, — район и об этом сообщил… Алтын-Мазар будет…
— Вертолетом не могли бы нас забросить, а? — поинтересовался Саня тихим, но вот ведь каким-то непредусмотрительно нахальным тоном.
Коптюшечный огонек в глазах хозяина погас.
— Вертолет сейчас в Алтын-Мазар не пройдет, — он сделал длинное движение рукой, пошевелил пальцами. — Ветер. В ветер он не летает. Опасно.
— Почему опасно? — довольно наивно спросил Саня.
— Дараут-Курган — это три с половиной тысячи метров над морем. Три с половиной! А горы — те шесть с половиной, а то и семь и семь с половиной тысяч имеют. На такую высоту вертолет не поднимается, — хозяин снова плеснул всем нам кумыса из бездонной кожаной посудины. Нутро бурдюка было шерстистым, обильно смоченным молоком, с прилипшими белыми ошмотьями, похожими на сметану, только погуще. — Не может вертолет идти, слишком разреженный воздух на высоте, жидкий он, лопасти не держат, понятно? — втолковывал управляющий Сане, как маленькому. Они сейчас поменялись ролями: хозяин выступал в роли Миклухо-Маклая, а Саня — папуаса. — Поэтому вертолеты ходят у нас не над горами, а по ущельям. А ущелья эти шириной с мою кибитку всего, не развернешься, — хозяин повел головой из стороны в сторону. — Ми-4 в такое ущелье едва втискивается и лететь может, когда ветра совсем нет. Ни малейшего, ясно?
— Ясно, — кивнул Саня.
— Вот и хорошо, — похвалил хозяин. Бантик губ раздвинулся, получилась хорошая, добрая улыбка. — Не то у нас в прошлом году был случай: вез вертолет альпинистов в ветреную погоду, в ущелье наткнулся на сильный порыв, отклонился малость в сторону и зацепил лопастями за выступ. Загорелся вертолет. До дна ущелья было всего метров шестьдесят, нет бы ему хлопнуться вниз — не хлопнулся. Сгорел и только потом упал, — хозяин замолчал, и нас словно обдало холодом, ощущением беды, чем-то знобким, тягучим, печальным. Хозяин понял наше настроение, и его лицо сделалось твердым, словно выструганным из дерева. — Да, была у нас такая беда. — Он отпил кумыса из пиалы. — Вот потому и советую переждать ветер, лишь тогда лететь в этот самый свой, — он потыкал пальцем в «казенную» бумагу, которую Саня продолжал держать в руках, — в «пункт назначения».
— Сколько времени продержится ветер?
— Аллах его знает. Законам никаким он не подчиняется. Иногда день, иногда месяц. Ветер, он своей жизнью живет…
— Метеорологи что говорят?
— Э-э, метеорологи тоже ничего не знают.
— Другая дорога кроме воздуха есть в Алтын-Мазар?
— Через горы, по тропе.
— Пешком?
— Зачем пешком? На лошадях. С проводником.
— Лошадей дадите?
— Куда ж я от вас денусь, раз район приказал?
— А проводника?
Хозяин приложил ладони к губам на манер рупора, подул в «рупор», проверяя его годность, выкрикнул:
— Иса!
На пороге «мужской половины» появился тоненький раскосоглазый хлопчик с засохшей корочкой под носом. Готовно блеснул зубами:
— Ну?
«Ну» он произнес совсем как коренной сибиряк, это только в Сибири да на Дальнем Востоке, в моем родном крае, так отзываются на оклик. Отец сказал Исе что-то по-киргизски, тот на солдатский манер притиснул ладонь к виску, будто исполнительный новобранец, и умчался.
Хозяин молчал, и мы молчали. Окна кибитки подрагивали от тяжелого хода грузовиков, приводящих здешнюю землю в смятение.
Вдоль стен кибитки были сложены горы подушек самого разного калибра и разных цветов. Подушки были сшиты из шелка, ситца, бязи, сатина, фланели, байки, штапеля, две даже из модной джинсовой ткани, видно, привезены были откуда-то из столицы, из Фрунзе или Душанбе. Вот ведь — это особая стать в хозяйстве, подушки: по количеству их, говорят, определяют богатство хозяина. Чем больше подушек в кибитке, тем богаче хозяин. Так уж повелось исстари, и менять этот народный обычай управляющий совхозным отделением, похоже, не собирался.
Прошло довольно много времени, прежде чем в кибитке снова появился Иса.
— Задание выполнено! Привел. — Он снова приложил ладонь к виску, будущий курсант общевойскового командного училища, окинул черными, как сажа, раскосыми глазенками каждого из нас и испарился, словно разведчик, бесшумно, незаметно.
— Молодец! — похвалил папа сына.
На пороге «мужской половины» стоял мрачный старик двухметрового роста, одетый в старый стеганый халат, сшитый из прочной неказистой материи, обутый в мягкие сапоги, на которые были натянуты клеенные в нескольких местах галоши, в выцветшей простенькой тюбетейке. За плечом у старика виднелся проржавелый ствол древней «тозовки», малокалиберной винтовки давнего, еще довоенного, наверное, выпуска. Приклад «тозовки» был расщеплен и, чтобы окончательно не развалился, стянут в трех местах медной проволокой. Ремень износился, вместо него в ушки была вдета пеньковая веревка, в нескольких местах скрученная в узлы-завязки.
Не говоря ни слова, старик аккуратно снял винтовку с плеча, прислонил ее к стенке, сел, медлительный, наполненный какими-то своими, не понятными ни мне, ни Сане думами, отрешенный от мира, от всех нашенских забот, от суеты — ни один мускул на лице, ни одна мышца не дрогнули. И глаза у него были такие, что невозможно в них проникнуть, — отгорожены от мира белёсой старческой пленкой, будто кисеей.
— Это Томир-Адам, — посмотрев на аксакала, тихим голосом произнес хозяин кибитки. — В переводе на русский, чтоб знали, Томир-Адам будет значит та-ак, — он отер пальцы о халат, взял из стопки пиал чашку, плеснул в нее кумыса, протянул старику. — Железный человек, вот как будет по-русски. А это, Томир-Адам, — управляющий отделением наклонил голову в нашу сторону, — это товарищи из газеты. Корреспонденты. Им в Алтын-Мазар надо, будут о метеостанции писать.
Старик медленно смежил веки, отпил немного кумыса из пиалы.
— Проведи их в Алтын-Мазар, чтоб неожиданностей никаких не было. Ладно? Чтоб и Аллах, и райком партии были довольны, хорошо?
Старик снова молчаливо сомкнул веки.
На прощание управляющий совхозным отделением выдал нам по паре старых сапог-кирзачей со стесанными каблуками и ватные, видавшие виды телогрейки с засаленными полами и локтями.
С возвратом, естественно, поняли мы, — все-таки государственное имущество.
— Берите, берите, —
