— Какая уж есть, — огрызается она и отворачивается. Молчит.
Сеня берёт меня за руку. Он не вмешивается и молчит. И лишь этот жест — моя настоящая поддержка. Я не готова пока сдаться. Другой рукой я Игорька к себе прижимаю. Он и на ребёнка не похож. Слишком тихий. У детей в таком возрасте — моторчик в заднице, усидеть не могут. А Гошка как тень. Видимо, воспитание Дениса сказывается.
— Навестили? Идите, — каркает Наташка, не поворачивая головы. Я глажу её пальцы, но она не откликается.
— Завтра я заеду после работы, — говорю твёрдо и встаю. Лучше дать ей время очухаться.
— Надь, — останавливает меня её голос на пороге. Я оборачиваюсь, но она всё так же отвёрнута. Не смотрит на меня. — Ты прости меня, ладно? За всё.
— Я не сержусь, Наташ, — и это правда. — Мы же семья, хоть ты почему-то всеми силами хочешь об этом забыть или не помнить. Отгородиться. Но я всё равно люблю тебя. Ты моя сестра. А это, знаешь ли, навсегда.
Гошка в машине уже оживает.
— Дядя, дашь порулить? — спрашивает у Сени, подпрыгивая у меня на коленях. «Р» у него получается картавая, видимо, недавно научился выговаривать.
— Вот как приедем домой, так и дам, — улыбается Гошке мой мужчина. — А сейчас нельзя. Движение большое.
Он не забывает о своём обещании и берёт его к себе, как только мы въезжаем во двор. Гошка фырчит, и лицо у него важное. А я давлюсь слезами, думая, какая у него была жизнь с родным отцом, что не гнушался «воспитывать» такую кроху.
Гошка очарован Мусей. Муся любит всех, но она мама, поэтому беспокоится о своём потомстве.
— Ты не поверишь. Она пыталась их в другое место перетянуть сегодня. Прячет, — смеётся Сеня, наблюдая, как Гошка держит Мусю под лапками и, прижав к себе, носит её по кухне, как живой мешок. Муся терпит.
— Завтра едем к бабушке с дедушкой, — ставлю в известность Максима. — Мама сейчас в больнице. Помочь вы ей можете только тем, что будете живы, здоровы, сыты и присмотрены.
— Не останусь! — упрямится Макс, и Сеня меня останавливает: я готова если не спорить, то переубедить племянника.
— Пусть остаётся с нами. Он уже взрослый. Правда, Макс? Пока ты будешь работать, у него и здесь много разных дел найдётся. Будет мне помогать. Ну, а к бабушке с дедушкой в гости съездим все вместе.
И я сдаюсь. Папа. Нелёгкий разговор. Звонить не стала, чтобы маму не тревожить на ночь глядя. Лучше завтра в дороге предупрежу.
— Не бойся, трусиха, — обнимает Сеня меня за плечи. — Никуда не денется твой отец. Выдаст выгодно дочь замуж. Я ему расскажу про машину, квартиру, столичную прописку, серьёзные намерения и озвучу бизнес-план на будущее.
Я смеюсь. Смех выходит немного нервный. Но Сеня умеет успокаивать.
— Отличные перспективы, — целую его в щёку. — Но про серьёзные намерения лучше скажи в первую очередь.
— Так и сделаю, — Сеня улыбается, а глаза у него серьёзные. — Ты всегда можешь подкорректировать мои действия. Твоей коррекции я поддамся всегда.
Он целует меня, но сегодня я не могу расслабиться. Я думаю о том, что у мальчишек нет одежды. Ничего нет. Что Наташка ушла из дома с одной сумкой, в которой почти пусто. Ну, и папа, конечно. Никуда не деться от ожидания.
=50. Арсений
Они меня выгнали. Надина мама и моя. А ещё Наташка. Сказали, что жениху никак нельзя видеть невесту до свадьбы. Поэтому я стою, весь такой красивый, в костюме и белой рубашке, с букетом в руках, и жду.
— Морозов, я бы хотел быть на твоём месте, — звонит мне Слава Ветров. Да, он мой свидетель. Сам захотел. Изъявил желание — если по-казённому. И ему повезло, что Надя не против. Как-то за эту неделю закрутилось всё, завихрилось, вывело нас всех на новый уровень и общения, и понимания жизни.
Надин отец оказался не таким страшным чёртом. Кажется, Маргарита Вячеславовна успела его подготовить, пока мы ехали. К тому же, я знал, какие слова говорить первыми. Серьёзные намерения — это главный козырь, который побил все приготовленные аргументы и доводы.
— Обидишь — шкуру спущу! — пообещал Надин папа, и тут на первый план вышла история с другой дочерью. Стало не до нас.
— Посажу, гада! — лютовал Николай Иванович, и я успокоился: они её любят, и не важно, чья Наташка дочь.
Знакомство наше скомкалось, праздничный обед превратился в рассказы о старшей дочери, а к ночи было решено ехать всей компанией назад. Собственно, нас всё радовало: и отвлекающий невольный манёвр, и родительская тревога, и скорое возвращение домой.
— Там Муся одна! — волновалась Надя.
Я смущённо почёсывал бровь.
— Ты не переживай, ладно? Я маме ключи дал, попросил за кошкой присмотреть.
— Ты обо всём подумал! — прячет Надя слёзы, а я успокаиваю её, как могу: целую украдкой, пока все заняты.
Постелили нам в разных комнатах, положили меня с Максом и Гошкой, но ночью Надя прокралась ко мне.
— Ты не рассердишься? — спрашивает шёпотом. — Мне Слава звонил.
Это не злость, а ревность. Кислота по оголённым нервам, когда всё шипит и пузырится. Когда хочется садануть кулаком по стене, но хорошо, что ночь, чужая квартира, мальчишки спят рядом. Я сдерживаюсь.
— И что? — я тоже шепчу — и это хорошо: услышь мой голос, Надя поняла бы, что не всегда я спокоен.
— Дай слово, что не будешь злиться, — Надя как маленькая. Не могу я дать ничего, я уже пылаю, а врать ей не буду.
— Надь, лучше расскажи, что случилось. Или что ты натворила. Или что Слава в очередной раз учудил. Кажется мне, там ещё одна большущая свинья валяется, за твоим «не сердись».
Надя вздыхает, безотчётно гладит меня по руке.
— Он сказал, что хочет загладить вину. Тошно ему на душе. Он бы с радостью тебе позвонил, но твой телефон ему не доступен. Ты Славу в чёрный список занёс, да?
Занёс. Сам не знаю, почему. Сразу же после больницы, на эмоциях.
— И ты нашла ему способ избавиться от чувства вины?
Надя кивает. В темноте её кивок почти не виден. Я чувствую лишь колебание воздуха.
