— Не бойся, не трону, — фиксирую дверь, но он всё же пыхтит, краснея мордой и пытается её закрыть. — Где Наташа и ребёнок?
— Да откуда я знаю? — визжит вдруг он на высокой ноте, и мне становится противно. — Удрала, сучка, и детей забрала! Вещи собрала, ведьма, и срулила. Видимо, к любовничку очередному! Я полицию вызову!
— Да-да, именно так и сделай, — киваю, — они будут счастливы замести тебя куда следует. Мы, если что, побои сняли. Так что тебя ждёт тёплая встреча.
Я отпускаю дверь, и этот скот спешит скрыться в своей норе. Вот гад. Но остался открытым вопрос: где же Надина сестра и меньший её сын?..
Я возвращаюсь домой. Максим трясётся в коридоре. Проснулся. Чёрт.
— Подслушивал? — по его лицу и так видно, что да.
— Уже в конце, когда он заорал. Ты дверь неплотно прикрыл.
Да, не хотел греметь замком. И то, как Макс вскочил, говорит лишь об одном: это не первый случай, когда отчим распускал руки. Он всегда жил в ожидании стресса. И мне физически становится нехорошо.
В каком мире мы живём, какие ценности взращиваем, если не можем сделать счастливыми детей? Не можем оградить их от вот таких скотов, как этот урод, что живёт за стеной?
— Вот что, — веду Макса назад в комнату, — сейчас главное горячку не пороть. Надя звонила твоей маме. Она сказала, что с ней всё хорошо, а подробности потом расскажет. Мне кажется, нам нужно подождать. Главное, её нет дома. И где бы мама твоя ни была, думаю, там ей гораздо спокойнее, чем дома, — киваю в сторону двери.
Макс судорожно вздыхает. Ковыляет на кухню, выглядывает в окно, словно хочет увидеть мать и брата. На подоконник вскакивает Муся и, нежно муркая, трётся о руки мальчишки. Я вижу, как вздрагивают его плечи, и тихонько ухожу, когда Макс берёт кошку на руки и утыкается лицом в её мягкую белую шерсть.
— Надя, — звоню единственному человеку, которого хочу сейчас слышать. — У тебя всё хорошо?
Мне сейчас важно успокоиться. Жить её голосом. Впитывать каждый звук, интонацию. Это слабость, но в этот миг я не хочу быть сильным. Мне важно мгновение, когда я плыву в тёплых ладонях её тревоги и нежности.
=49. Надя
Вначале звонил Сеня. Я остро понимаю: нужно домой, но у меня работа. Я не могу сейчас всё бросить и уехать. Он успокаивает меня, рассказывает, что были с Максом в больнице. Но я понимаю: Сеня не договаривает. Его что-то тревожит. Какое-то постоянное ощущение тревоги, хотя кажется, что причин для волнений нет. По крайней мере, между нами всё понятно.
Я успокаиваю его, как могу, и успокаиваюсь сама, слушая его голос. Заряжаюсь, как батарейка от его не уверенности и силы, а человечности. Каждый из нас стремится казаться лучше в глазах любимого человека. Сеня, наверное, всегда хотел оставаться самим собой. Без внешнего лоска и наносной бравады, и поэтому я любила его ещё больше.
Потом позвонила сестра.
— Привет, — голос у неё снова тихий и какой-то хриплый. Она дышит тяжело в трубку, и это снова рождает тревогу.
— Наташ, ты где? Что с тобой? Пожалуйста, не отключайся.
Она снова дышит, а потом тихо просит:
— Надь, забери меня домой. Я домой хочу. Устала.
— Конечно, я заберу тебя, ты только скажи, где ты.
Наташка очень долго дышит и ничего не говорит. И это дыхание — единственная связь с ней. Я очень боюсь, что она отключится. Но Наташка не делает этого.
— Я в больнице, Надь. С Игорьком.
Ноги у меня становятся ватными. Хорошо, что я сижу. Иначе упала бы, наверное.
— Как Гошик себя чувствует? — хватаюсь рукой за горло и пытаюсь не разреветься.
— С ним всё хорошо, Надь. Это я… немного не в форме. Кровотечение открылось. Беременная я была. Ну, и так, по мелочи. А с Игорьком всё хорошо, не тронул его Денис. Ты права была, Надь. Верить не хотела. Хоть он иногда… в общем, всякое бывало. Терпела и дотерпелась.
Мне даже страшно представить, что там «по мелочи», если Наташа рассказывать не хочет.
— Наташа, ты скажи, где вы, мы приедем. Я с врачом поговорю.
— Забери меня, а? — просит сестра.
— Если врач разрешит, — не хочу обещать то, что вдруг не смогу исполнить.
Наташка снова тяжело дышит в телефон, и я понимаю, что вряд ли её отпустят. Но хотя бы Гошку заберём — и то хорошо. Она называет номер больницы, и я больше не могу ждать. Отпрашиваюсь и звоню Сене.
— Надо было вчера как-то её расспросить, — твержу я как заведённая, пока он везёт меня в больницу.
— Надя, — вздыхает Сеня, — то, что случилось, уже не изменить. Есть возможность помочь сейчас. Поэтому не изводи себя напрасно.
Он обнимает меня за плечи, успокаивая. Я прижимаюсь лбом к его плечу, черпая силы.
— Всё хорошо, — гладит он меня и целует в макушку, и в больницу я вхожу уверенным шагом. Правда, меня хватает ненадолго.
В палате их двое. Она и бабулька в гипсе. Ещё две кровати пустуют — больные вышли прогуляться. Бабулька то ли спит, то ли делает вид. Глаза у неё закрыты.
У Наташки и лицо разбито, и руки синие.
— Не рыдай! — прикрикивает она на меня. Характерец, однако. Не спрячешь.
— Ты в полицию заявила? — спрашиваю, сдерживая слёзы. Я готова Дениса своими руками задушить.
— Нет, конечно, — кривит она разбитые губы, — с лестницы упала. И не лезь, прошу. С Денисом… всё. Разведусь. И сама разберусь, что к чему. Максим как?
— Максим у нас. Сеня с ним в больницу ходил. Лёгкое сотрясение мозга и трещины в рёбрах. А твой врач сказал, что тебе ещё хотя бы с неделю нужно лечиться. Поэтому не обсуждается. А Игорька мы заберём. На выходные домой едем, к родителям. Мальчишек можем дедушке с бабушкой оставить. У Максима уже каникулы.
— Ладно, пусть так, — у Наташки лицо пустое, безжизненное какое-то.
— Естественно, мы будем тебя навещать.
— Не нужно, не нянчись, — обрывает меня резко.
— Наташ, ну почему ты такая? — вздыхаю, понимая, что вряд ли достучусь до неё.
