«Ты, извини, но брат одного из купцов, тобой убиенных, деньги нам большие дал, чтобы мы тебя порешили. Узнал он, что нет против тебя у нас ничего и что нам тебя выпускать придется, вот и расщедрился. Коли, говорит, правосудие мне помочь не в силах, сам я правосудием стану, хоть это и грех великий. Такие вот дела… Начальству я доложу, что тебя выпустил, оставив в сильном подозрении. А когда найдут тебя, все решат, что ты сам с жизнью счеты свел, грехов своих не выдержал. Ну, не поминай лихом на том свете».
Смотрю я — гайменник-то задергался: «Не сделаешь ты этого», — говорит. А Дмитрий Петрович спрашивает: «Отчего не сделать? Не в первый раз, чай. Да и деньги я люблю, вся Москва об этом знает. Вешай его, Иван!» Гайменник стал вырываться, но только ребята его крепкие держали. Подвели мы его к веревке, надели петлю на шею, я за другой конец схватился, потянул, тут он в штаны и наделал. Заорал, что во всем сознается, кого из убитых где похоронил, покажет, вещи уворованные выдаст. Мойсеенко еще и вид делал, что думает, стоит ли его миловать или нет.
Тараканов уставился на Маслова:
— Ты что, Иван Владимирович, предлагаешь мне кандидата на судебные должности повесить?
— Нет конечно. Но мыслить надо в этом направлении.
Тараканов зашагал по кабинету. Потом остановился:
— Да-с, без провокации здесь не обойдешься. Но, конечно, не такой, о которой ты сейчас рассказал. Иван, кто у нас из городовых самый смышленый?
В половине седьмого вечера Слепнев вышел из окружного суда, попрощался с коллегами и пошел к остановке конки.
— Ваше благородие!
Кандидат на судебные должности обернулся.
Перед ним стоял городовой в белоснежном кителе.
— Вы мне?
— Прощенья просим, ваше благородие, господин Слепнев. Разговор один до вас у меня имеется.
— Если недолго, то я вас слушаю.
— Позвольте в скверик пройти, здесь неудобно.
— Послушайте, милейший, я тороплюсь.
— Да я всего на пять минут вас и задержу. Этот разговор убийства Тименевых касается.
— Тименевых? Я действительно вел это дело, но оно уже у прокурора. Вам надобно к нему.
— Извиняйте, ваше благородие, но мне надо именно к вам.
— Вот как? Интересно. Ну что ж, пять минут у меня есть. Пойдемте.
В сквере Слепнев уселся на скамейку и жестом предложил городовому сесть рядом.
Тот, однако, не сел, а, с опаской оглянувшись вокруг, приблизил свое лицо к лицу письмоводителя и, дыхнув на него смесью чеснока и водочного перегара, сказал:
— Видал я вас в ту ночь, то, как вы из окошка вылезали. Так что с вас две тыщи рублев причитается.
— Из какого окошка, какие две тысячи, что ты несешь?! Очумел?!
— Вы, ваше благородие, не кричите. Я все вам сейчас объясню. Пост у меня на Миллионной, пост подвижный, я, значит, должон вдоль по улице ходить. Вот я и ходил. Услыхал шум в переулке, думал — воры. Притаился, гляжу — из окна барин лезет, в одеже, в которой по театрам господа ходют. И дамочка ему вслед чегой-то говорит. Сказала и окно закрыла. Барин на улицу и к «Хиве» пошел. Я поулыбался, думаю — полюбовник у госпожи Тименевой был. Прошелся я до конца улицы, развернулся и пошел обратно. А тут мне, извините, по нужде приспичило. Я в проулочек то и зашел. Не успел свое дело сделать — глядь, окно опять открывается и оттуда второй барин, то есть вы, значит, вылезаете. Вас-то я хорошо рассмотрел! Лунно было, да и стоял я близко.
— Ты меня видел, а я тебя, стало быть, нет?
— Так как вы могли меня увидать, если я за угол зашел? Там уголок есть укромный, я иной раз туда хожу, когда приспичит. В общем, извольте две тысячи. А то завтра же пойду по начальству и обо всем как есть расскажу.
— А как же ты меня нашел?
— Дык доводилось мне вас ранее видеть, когда вы со следователем прошлой осенью на труп утопленника выезжали, помните? Я там был поставлен любопытных разгонять, ну вас и запомнил. На лица у меня память хорошая.
— А чего же ты только что объявился?
— Потому и объявился, что дело закончено, другой, спаси его господи, за вас в тюрьме сидит, и теперь только от меня одного зависит, чтобы вы с ним местами не поменялись.
Слепнев задумался:
— Хорошо. Приходи завтра в это же время на Всехсвятское кладбище. По центральной аллее в глубь кладбища иди, там у склепа коллежского асессора Дубкевича я тебя буду ждать. Не опаздывай!
— Не извольте беспокоиться, не опоздаю!
Они ждали Слепнева два с половиной часа. В половине восьмого зарядил мелкий, но уже совсем по осеннему холодный дождь. Маслов ничего не говорил, но периодически поглядывал на начальника. Когда пиджак окончательно промок, Тараканов приказал сниматься. Возвращались уже в темноте. Городовой Ефремов шел впереди, они с Масловым поотстали.
— Иван, а тебе не кажется, что уж очень он быстро согласился?
— А куда ему было деваться?
— Чего же не пришел?
— А черт его знает.
Внезапно Ефремов остановился и вытянулся во фрунт.
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие! — проорал он.
Тараканов посмотрел вперед и увидел полицмейстера, помощника прокурора Чистякова и какого-то чиновника, имени которого он не знал, но которого часто видел в губернском правлении.
— Ну что, Тараканов? — грозно сказал полицмейстер. — Доигрался? Разбогатеть решил? Это надо же было удумать! Судейского чиновника шантажировать! У тебя совсем головы нет?
Первым отпустили Ефремова. Тот честно рассказал, что получил от своего начальства задание, которое и выполнил. Начальство говорило, что так нужно для розысков, а он вопросов не задавал, так как ему вопросов задавать не полагается.
Их с Масловым допрашивали до утра. Тараканов мог рассказать только про след под кроватью, про сохранную расписку и про манишку. Про отношения между Слепневым и Тименевой и про то, что Тименев застукал Слепнева со своей женой, он рассказать не мог.
Особенно полицмейстера разозлила манишка.
— Лекок хренов! Куда тебя понесло! Преступление открыто, дело в суд передано, все — полиции по нему делать нечего. А он, вместо того чтобы другими делами заниматься, занимается разной… ерундой! Да, Тараканов, погорячились мы, вас начальником назначая. Вы в казаки-разбойники не наигрались. Это же надо удумать!
Губернатору уже доложили, он рвет и мечет, хочет вас по этапу на поселение отправить в административном порядке!
Судьбу Тараканова губернатор и прокурор решали в отдельном кабинете загородного клуба, между стерляжьей ухой и заливным поросенком.
— Владимир Августович, я велю поторопиться с дознанием и на следующей неделе передам его вам для возбуждения дела.
