— Да-с, учудил ваш Тараканов, учудил. Но вы знаете, Дмитрий Дмитриевич, мне его жалко. Я уверен, что им не корысть руководила, а превратное понятие о служебном долге. Переоценил он себя как сыщика, нафантазировал черт-те чего. Стоит ли ему из-за этого жизнь ломать? Все-таки Тараканов неплохим начальником был, в сыске толк знал, много дел открыл. Я думаю, ваше высокородие, что дело возбуждать не стоит, можно ограничиться мерами дисциплинарного характера. Он, по-моему, не туляк?
— Каширский.
— Может быть, его просто уволить от службы и пусть едет в свою Каширу, с глаз наших долой?
— Признаться, и мне не хотелось так круто с парнем обходиться. До этого случая он службу нес безупречно. С революционерами боролся, от грабителей пулю схлопотал. Пожалуй, я последую вашему совету. А двух этих олухов вообще трогать не буду, они люди подневольные, таракановские приказы выполняли. Пущай служат!
Эпилог
Элинского судили в конце сентября. Присяжные признали его виновным в совершении убийства с обдуманным заранее намерением, хоть и без увеличивающих вину обстоятельств, но не заслуживающим снисхождения, и он был приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на пятнадцать лет. В суде Алинский не проронил ни слова.
Антонина Аркадьевна последовала за Алинским на каторгу. Там они венчались.
Слепнев получил место судебного следователя в Привисленском крае и укатил к новому месту службы.
Тараканов сдал дела становому приставу Крапивенского уезда Разумовскому и уехал в Каширу. Тетка ежемесячно пересылала ему его часть дохода от лавки, мать торговала молоком, поэтому Тараканов места себе не искал, целыми днями лежал на печи, а вечерами ходил в кабак и напивался там до беспамятства. Его даже один раз притащили в полицию и заперли в холодной до вытрезвления. После этого Осип Григорьевич взялся за ум, поступил к купцу Подпругину учетчиком и пить стал меньше.
В начале ноября 1910 года он пришел со службы слегка навеселе.
— Опять! — Мать безнадежно всплеснула руками.
— Дык под лед провалился, слава богу, что у берега. Всего-то соточку и употребил, для сугреву.
— Соточку! Доведут меня твои соточки до могилы! Помрет мать, будет тебе стыдно! Да уж, наверное, и не будет, у вас, пьяниц, стыда-то нет вовсе. Садись есть, щи стынут! На вот, почтальон тебе письмо принес.
— Письмо? От кого?
— Мне почем знать! Меня, в отличие от тебя, грамоте не учили. Господи! Вот отец-то был бы жив, от стыда бы умер!
Тараканов вертел в руках конверт. На нем стоял штамп Тульской почтово-телеграфной конторы и корявым масловским почерком было выведено: «Кашира, улица Малая Посадская, собственный дом, отставному губернскому секретарю, его благородию господину Тараканову».
Осип вскрыл конверт. В нем оказался еще один конверт и осьмушка листа бумаги.
«Здравия желаю, Осип Григорьевич! Как жизнь твоя, не хвораешь ли? У нас все по-старому, ловим жуликов. Третьего дня пришло к нам в сыскную письмо на твое имя, я его не распечатывал и тебе пересылаю. Не болей, приезжай в гости! Иван Маслов».
Тараканов разорвал второй конверт.
«Я думаю, вы ужасно удивились, получив это письмо. Ведь удивились же? Я прав? Прав! Я всегда прав. А как ловко у меня получилось переложить вину на другого! Как вы ни старались, а вину мою вам доказать не удалось. И никому бы не удалось, не захоти я этого сам. Я убил двоих, а вместо меня на каторгу поехал другой. Я же отправился в прекрасную Варшаву на полуторатысячное жалование. Не правда ли, я умен? Чертовски умен. Я всегда получал то, что хотел. Вот только здоровья я себе приобрести не смог. Не под силу мне это оказалось. Я заболел, и очень тяжело. И только благодаря этому обстоятельству вы читаете эти строки. Здешние доктора, в отличие от наших, говорят пациентам правду. Мне осталось не более месяца. Да и сам я чувствую, что дни мои сочтены. Вот я и решил исповедаться. В Бога я не верую, поэтому своим духовником выбрал вас. Вас и прокурора. Ему я тоже отправлю свое признание. Надеюсь, эти листки бумаги помогут вернуть Алинского, неплохого, в сущности, парня, с каторги. Да и Антонине Аркадьевне в Сибири делать нечего.
Но хватит предисловий!
Я, тульский потомственный дворянин Михаил Алексеев Слепнев, сим заявляю, что в ночь с 6 на 7 июня минувшего 1909 года собственноручно лишил жизни дворянина Тименева Петра Сергеевича и его жену Тименеву (урожденную Неверову) Веру Аркадьевну, с которой находился в прелюбодейской связи. Преступление я совершил при следующих обстоятельствах…»
Слепнев был красив, но беден. Сколько он себя помнил, вокруг него всегда вились женщины. Когда был совсем маленьким, его ангельским личиком восхищались подруги матери, когда стал повзрослее — стал получать многочисленные знаки внимания от соседских барышень. Ну а когда на верхней губе появился пушок, ему буквально перестали давать проход жены и вдовы знакомых отца. Слепнев быстро понял, что при помощи своей красоты можно весьма недурно поправить свое материальное положение. Когда был ребенком, получал от маменькиных кумушек яблоки и засахаренные орешки, а когда стал студентом столичного университета, стал получать от дам сытные обеды, перчатки, трости, коробки дорогих сигар и уже потом, когда совсем повзрослел и оперился, — наличные деньги. В общем, последние несколько лет своей жизни Слепнев жил за счет знакомых женщин. Ну и относился к ним соответственно — много требовал и мало давал. А если какая-то воздыхательница пробовала возмущаться — тут же расставался с ней, без всякого сожаления. Женщины для студента Слепнева были источником материальных благ и наслаждений, не более.
Так же он пробовал вести себя и с Верой Аркадьевной. И сначала ему казалось, что и эта барышня не устояла перед его чарами. Но внезапно ее отношение изменилось. Вера Аркадьевна стала с ним холодна и начала всячески избегать его общества. Со Слепневым по отношению к Вере случилось ровно то же, что с нею по отношению к Алинскому. Он сначала удивился холодности барышни, потом возмутился, потом возненавидел Веру, а потом его охватила страсть. С той поры у него была единственная цель в жизни — одержать победу над неприступной красавицей. Он отказался от хорошего места в столице, которое мог получить по протекции одной знакомой графини, и попросил назначения в Тулу. Он старался как можно чаще бывать у Неверовых, сделался абсолютно равнодушным к другим женщинам и пресекал их малейшие поползновения сблизиться. И в результате остался без денег. Младшему кандидату на судебные должности жалования не полагалось, а других источников дохода Слепнев не имел. Иван Ильич, конечно, подкидывал своему секретарю крохи из своего жалования, но их хватало только на хлеб. Слепнев начал было подумывать о приискании места в конторе какого-нибудь завода, когда на горизонте появился Тименев.
Он выслушал предложение миллионщика, обдумал и принял его. Слепнев уже знал, что Вера согласилась выйти замуж за купца, и понимал, что убедить ее не делать этого ему не удастся. Но держать данное Тименеву слово Слепнев тоже не собирался. Наоборот, первая мысль, которая пришла ему в голову после предложения Тименева, была о том, что с деньгами шансы покорить сердце Веры Аркадьевны увеличатся.
