Одиннадцати летний Гевин тихо сидел с несчастным видом и слушал завывания пастора, беспрестанно цитировавшего Библию. В паузах пастор издавал странный булькающий звук, а в уголках его рта скапливалась белая пена. Микрофон — единственное, что бесперебойно работало в церкви, — многократно усиливал звук, и дыхание пастора превращалось в тяжелое пыхтение. Наблюдая, как брызги слюны вылетают изо рта пастора, Гевин пожалел прихожан, сидевших в первом ряду. И еще больше пожалел микрофон: тот уже наверное провонял дешевым одеколоном и несвежим дыханием. Добавьте к этому сидевшую впереди миссис Браун: она постоянно жестикулировала и подпрыгивала, живо реагируя на каждую фразу пастора. Тогда у вас появится слабое представление о страданиях, пережитых Гевином в тот день. «И ради этого я пропустил „Трансформеров"? — в отчаянии подумал мальчик. — Если Бог добр, зачем он так мучает меня?»
Раздумывая над этими вопросами, он почти впал в транс: мечтания увлекли его далеко-далеко. Он представил, что он Гальватрон, лидер десептиконов, облаченный в фиолетовые доспехи. Он может трансформироваться в пушку и стереть в порошок всех, кто встанет у него на пути. Пока он грезил наяву, его голова мерно покачивалась вперед-назад, и впервые за долгие часы, проведенные в душной церкви, на лице Гевина засияла улыбка. Но внезапно улыбка сменилась гримасой боли: он почувствовал острое жжение в районе пупка и вернулся к реальности. Он хотел вскрикнуть, но рукав белой перчатке зажала ему рот, заглушив крик. Рука его матери — это она была виновницей жгучей боли. Она ущипнула его, чтобы пробудить от грез.
Может, и был на свете более изощренный способ причинять боль, чем щипки матери, но юный Гевин такого способа не знал. Он предпочел бы, чтоб его отшлепали, поколотили или даже выпороли — любая боль не шла ни в какое сравнение с одним-единственным щипком. Только мать так умела: глубоко впиться в кожу, захватить пальцами кусок плоти и потом выкручивать. После ее щипков темная кожа мальчика становилась кроваво-красной, а жжение в боку не прекращалось весь день, а то и дольше.
— Это тебе урок: не забывай, как следует вести себя в доме Господа, — сказала мать.
Так она объяснила причиненную ему боль: Бог. Гевину казалось, что Бог и есть главный источник боли. Это Он заставлял Гевина страдать. Мальчик был одинок в этом холодном мире без братьев и сестер, а фанатично религиозные родители думали только о Боге. Гевин мечтал о младшем брате, с которым делился бы горестями,играл и просто болтал. «Говори, лишь когда к тебе обращаются», — учила его мать. Так что мальчик редко открывал рот, и горе ему, если в его речи слышался акцент. Мать этого не прощала. Гевин любил, когда вокруг звучал смех, но дома редко смеялись: только и делали, что строго соблюдали заповеди. Единственное облегчение приносил сон, потому что во сне мальчик мог помечтать. Он обожал мечтать и ненавидел утро, прерывавшее сны: приходилось вставать на рассвете и собираться в школу. И так пять дней в неделю. Но еще больше он ненавидел воскресенье, когда его лишали не только утреннего сна, но и любимых мультиков. В субботу вечером настроение его резко портилось: он вспоминал, какая пытка ждет его на следующий день.
Сначала мальчуган скрестил руки на груди и недовольно надул губы. Но мать посмотрела на него ледяным взглядом, и он понял, что придется сменить позу. Он положил одну ладонь на скамейку, сунув ее под полу пальто. Шершавая, занозистая поверхность скамьи временами впивалась в попу, но он не смел пошевелиться от страха, что мать ущипнет его снова. Он двигал только рукой: водил взад-вперед без всякой цели, пока рука не уткнулась случайно во что-то мягкое и теплое. Он еще дальше подвинул руку, а затем поднял взгляд вверх и увидел Марианну Рейес. Она дружелюбно ему улыбалась.
Марианна была красивой девочкой-кубинкой с гладкой смуглой кожей и роскошной копной черных волос.
В свои тринадцать она уже выглядела вполне зрелой. Смотреть на нее было одно удовольствие. И подумать только — она ему улыбалась.
«С чего это такая красавица мне улыбается?» — подумал Гевин. Ответа он не знал, но ему стало приятно. Неосознанно Гевин еще дальше передвинул руку, ощущая тугое тепло ее тела, и положил ладонь на колено девочки. Когда до него дошло, что он сделал, он попытался было убрать руку. Но мягкая ладонь легла на его руку сверху, не давая ей сдвинуться. Гевин не совсем понимал, что это значит, но его охватило радостное волнение. Он нежно мял ее коленную чашечку, ощущая вес девичьей горячей ладони, лежавшей сверху. Марианна слегка наклонилась в его сторону. Он осторожно попытался сделать то же самое. Под неусыпным контролем матери он незаметно придвинулся поближе к девочке, а его рука продолжала медленно скользить вверх под складками ее красивого праздничного платья. Происходящее осталось тайной для ее старшего брата и родителей, сидевших рядом.
В тот день дети молча наслаждались обществом друг друга: через несколько минут рука Гевина добралась до ее трусиков, проникла между ног и коснулась влажной и теплой плоти. Он забыл обо всем на свете и даже не заметил, как кончилась служба. Пришлось уходить. Не сказав ни слова, оба последовали за своими семьями, но юный Гевин еще долго вбирал в себя запах, оставшийся на кончиках пальцев.
Та служба стала лучшим событием в жизни Гевина, и с тех пор неделя за неделей не менее увлекательно проходили и все остальные службы. Когда подросткам удавалось сесть рядом, они продолжали ласкать друг друга. Временами ее рука оказывалась у него в штанах. Шумная атмосфера церкви служила неплохим прикрытием для их забав. Когда не выпадало шанса сесть рядом, они страдали от несбыточных желаний. Но так или иначе воскресные службы стали несравненно интереснее, и у Гевина появилась причина пораньше ложиться спать в субботний вечер. Столь благочестивые развлечения продолжались около двух лет.
Но в одно из воскресений все кончилось: в тот день Марианна во время службы вышла в туалет. И юный Гевин решил последовать ее примеру. Они случайно столкнулись в холле: она хотела пройти мимо, но Гевин схватил ее за руку и потянул за собой. Она с готовностью последовала за ним, и подростки спрятались в незапертой кладовке дворника. Через несколько мгновений его штаны уже свалились на пол, а ее платье было задрано вверх. Они открывали неизведанные для них ощущения с пылкой ненасытностью, свойственной неопытным птенцам. И настолько увлеклись процессом, что не замечали ничего вокруг: ни шума, ни людей, проходивших поблизости. Они очнулись только в тот момент, когда дворник отдернул занавеску, закрывавшую вход в кладовку, и не менее пятидесяти зрителей увидели, каким интересным делом они заняты...
Позор был невыносимым: меньше чем через месяц родители Марианны окончательно перебрались из Браунсвилля в Бронкс. Миссис Скотт пришлось оставить церковь, которую она посещала уже восемь лет, и искать божьего благословения гораздо дальше от дома: новая церковь находилась в нескольких милях. Зато там их никто не знал. Мать как следует вознаградила Гевина за его поступок: выпорола как Сидорову козу. Даже рабов на плантации вряд ли били сильнее. Но тринадцатилетний Гевин не проронил ни слезинки во время пыток и не испытывал стыда за содеянное. Воскресенья без Марианны потеряли всякий смысл. Она подарила ему незабываемое ощущение настоящей близости; впоследствии ему не довелось пережить подобного ни с одной женщиной. Больше никогда он не испытывал таких сильных чувств.
