Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
Впрочем, еще долго придется ждать падения европейского Карфагена. Еще будут многочисленные попытки спасти гибнущее государство самыми различными способами. И кстати, Потемкин так и не доживет до момента, когда его польские владения отойдут к Российской империи, – он умрет в октябре 1791 года.
Развернувшееся соперничество между Россией и Пруссией привело к тому, что обе страны принялись обхаживать Польшу, словно невесту, заваливая ее обещаниями. Петербургскому двору пришлось брать уроки политического лицемерия у прусского короля. Россия всячески старалась представиться лучшим другом ободранной соседки и одновременно пыталась удержать Польшу в сфере своего влияния – но желательно чрезвычайно слабой. В мае 1788 года Екатерина II отправила русскому послу в Варшаве проект договора между двумя государствами. Численность польского войска, согласно этому документу, должна составлять 12 тысяч человек (раньше позволялось 20 тысяч), сражаться войска Речи Посполитой были обязаны под командованием российских военачальников. Россия, обещая торговые выгоды и финансовую помощь, становилась гарантом целостности нынешних польских владений.
Станислав-Август дал принципиальное согласие подписать договор и тут же попросил ускорить выплату обещанных 300 тысяч флоринов, поскольку варшавская казна, как обычно, была пуста и не находилось средств даже на формирование той карликовой армии, что Польше разрешалось иметь. Когда дело подошло к подписанию договора, оказалось, что Россия стала заложницей своей политики поощрения анархии в Польше. «Договоры подписываются не только с ними (с королем и его приближенными) и не только с Постоянным советом. Их заключают с сеймом, который составляют три сотни крикунов, – выказывал свои опасения посол Штакельберг, – и нужно ожидать самых серьезных затруднений со стороны большинства его членов, подстрекаемых нашептываниями иностранцев, а также некоторыми главарями оппозиции, которая во всем противоречит королю».
Liberum veto не было единственным препятствием для подписания этого соглашения. Прусский посланник получил от своего короля изрядную сумму и принялся сколачивать в Польше пропрусскую партию. Король Фридрих– Вильгельм II также не скупился на обещания. Он объявил представителю Речи Посполитой: «Я желаю Польше добра, но не потерплю, чтоб она вступила в союз с каким‐нибудь другим государством. Если республика нуждается в союзе, то я предлагаю свой с обязательством выставить 40 000 войска на ее защиту, не требуя для себя ничего за это». Затем полякам было объявлено, что Пруссия постарается отнять у Австрии Галицию и вернет ее Польше.
Поляки не питали особых иллюзий в отношении своих «доброжелательных» соседей, и потому наиболее здравомыслящая часть общества надеялась сохранить государство только собственными силами. 13 октября 1788 года в Варшаве начал работу сейм, получивший название Четырехлетнего. Он должен был ратифицировать договор с Россией, но о нем поляки, возбужденные прусскими деньгами и обещаниями, благополучно забыли. Вместо этого рассматривалось предложение об увеличении польского войска до 100 тысяч человек. «Взрыв рукоплесканий, слезы, объятия были ответом на это предложение, – рассказывает русский историк. – Все ликовало, как будто бы стотысячная армия уже маневрировала под стенами Варшавы и Европа с уважением смотрела на Польшу; никто не подумал о безделице: чем содержать стотысячное войско – доходы простирались до 18 миллионов злотых, а на одно содержание стотысячной армии надобно было 50 миллионов! В пылу восторга многие предложили добровольные пожертвования; но когда восторг охладел – пожертвования оказались ничтожными. Четыре года потом толковали об увеличении податей и налогов, не дотолковались до удовлетворительного результата – и число войска не превысило 60 000 человек».
Естественно, были позабыты и данные Россией гарантии относительно территориальной целостности Польши. Тут надо отметить, что прусская дипломатия в польском вопросе всегда брала верх над русской, она мгновенно разрубала все российские хитросплетения, словно гордиев узел, и всегда добивалась нужного результата. Теперь Берлин хотел забрать у Польши ключевые города на Балтийском побережье – Данциг и Торн… Прусское упорство в достижении своих целей не на шутку испугало Австрийскую империю – старинную соперницу Пруссии. «В Вене приходили в ужас от одной мысли, что Пруссия может увеличить свои владения, усилить где‐нибудь свое влияние, и потому придумали средство: предложить возвращение Галиции Польше, но с тем, чтобы Пруссия и Россия также отказались от своих долей, полученных по разделу 1772 года», – пишет С. М. Соловьев.
Русские, поняв, что пруссаки их переиграли, отказались от своей дипломатической игры; это ясно из письма Потемкина к Екатерине (ноябрь 1789 года): «О Польше. Хорошо, если бы ее не делили, но когда уже разделена, то лучше, чтобы вовсе она была уничтожена, со всеми уже сближенная. В таком случае зла будет меньше, ежели между нами не будет посредства…» Это был отказ от политики использования ослабленной Польши в качестве буфера между сильнейшими европейскими державами. Таким образом, Россия пошла на поводу у Пруссии и стала заботиться лишь о величине последующих территориальных приобретений. При этом она желала сохранить свое лицо в неблаговидном деле. 20 декабря 1790 года Екатерина писала Потемкину: «По польским делам поступать надлежит с крайнею осторожностию, дабы не от нас был первый выстрел».
3 мая 1791 года сеймом была принята конституция. Она отменила принесшее столько бед Польше liberum veto и запретила конфедерации. Конституция регламентировала избрание короля. «Польский трон хотим иметь и объявляем навечно выборным для (определенной) семьи». То есть избирался уже не единичный монарх, а целая династия сразу. Прогрессивность этого события можно оценить, вспомнив, что шляхта выманивала у каждого претендента на престол мыслимые и немыслимые льготы – до тех пор, пока у нее вообще не осталось обязанностей.
В остальном конституция не стремилась ломать веками сложившееся положение дел. Римская католическая церковь была объявлена господствующей в Польше – как и было на самом деле. Но и другие религии не остались без внимания и защиты: «Но так как та же святая вера повелевает нам любить ближних наших, мы должны обеспечить государственную опеку и спокойствие в вере для всех людей любых вероисповеданий. Поэтому мы гарантируем свободу религии и обрядов в польских государствах в соответствии с местными уставами».
У шляхты отобрали только разрушающие государственность законы, в остальном авторы конституции поспешили успокоить мятежное сословие: «Чтя память предков наших, как основателей свободного правления, мы торжественно гарантируем шляхетскому стану все свободы, вольности, прерогативы и преимущества в частной и общественной жизни…» Такая конституция не могла понравиться соседям. Как заметил С. М. Соловьев, «по господствующему правилу тогдашней политики каждая держава должна была стараться о том, чтобы в соседней державе сохранялась такая форма правления, которая бы давала как можно менее силы ее правительству и, таким образом, делала ее безопасною для соседей».
Екатерина II в польской конституции сразу почувствовала угрозу потери этой страны для России. В датированному июнем 1791 года письме к дипломату Якову Булгакову императрица рисует следующую картину последствий: «Происшествие… преобразило Польшу, так сказать, в мгновенье ока из пассивной державы в активную, и из анархии в деятельное состояние». Екатерина II, впрочем, не спешила приступать к активным действиям. «Мы как прежде, так и теперь останемся спокойными зрителями до тех пор, пока сами поляки не потребуют от нас помощи для восстановления прежних законов республики», – писала Екатерина Булгакову, находившемуся в охваченной ликованием Варшаве.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
