Я, окоротив себя, взяла десять книг, среди них Бунина «Окаянные дни», Ницше, Фрейда, фотоальбомы Булгакова и Ахматовой.
В гостинице я хитроумно спрятала все это, как дикая птица свои яйца, в изгибах куртки, купленной для кого-то из детей. Куртку уложила среди штанов и маек в новую большую спортивную сумку, это тоже был подарок детям. Мы все запасались чисто вещественными сувенирами. Дома было и одеть-то нечего. К сожалению, руководители фестиваля в Мюнхене (с немецкой стороны Йохан Хан) принесли нам всем подписать некоторый договор, что мы отказываемся от гонораров за свои спектакли. Нам выдали только суточные, и то из них что-то вычли в пользу государства. Поэтому я свирепо экономила и за завтраком тайно, воровски делала себе три бутерброда на день. Так что бесплатные книги были кстати.
(Боже мой, на что только не толкали нас наши власти! В Стокгольме, я помню, мы, советские авторы из делегации драматургов, повстречались с нищим питерским театриком, который в полном составе хитроумно выехал по частным приглашениям сердобольных театроведок в Швецию и играл пантомимы на улицах. Театрик-то был нищий, но они на свои деньги уже купили себе два микроавтобуса и собирались летом ехать в Авиньон на фестиваль! Они тут же стали нам привозить на велосипедах картонные ящики с платьями и куртками, а потом открыли карты — оказалось, они регулярно посещают благотворительную помойку. В результате по заявкам интеллигенции (кто-то взмолился) бродячие мимы отвезли драматургов на своем микроавтобусе куда-то в светлые дали. Мне из этого их богатейшего улова досталась в дар красная плетеная корзиночка, никому не нужная. Люди подобрали себе немного намоченные новые куртки и кожаные польты!)
Когда мы уезжали из Мюнхена, в аэропорту меня окружили «чинзанщики» и предупредили, что им велели все, что было взято на книжном складе, оставить в гостинице.
— И вы оставили?! (Пожатие плечами, растерянные лица.) А я везу!!! Не отдам!!!
Видимо, кто-то слышал наш разговор.
Вскоре меня навестило театральное начальство во главе с Шадриным (хороший мужик по прозвищу «человек с ружьем»).
— Людмилочка Стефановночка! (Это был у них как бы предупредительный выстрел в воздух, такое обращение.) А вы что, везете книги?
(Ясно какие.)
— Да, везу.
— Ой, ну вот этого не надо, не надо. Л.С., не-на-да! Оставьте лучше, по-доброму советуем. Ну мало ли. Будут у вас неприятности.
(Боятся, что неприятности будут у них.)
— Так, — сказала я угрожающе. — Такк! Это что, запрет на профессию?
(Совершенно несоветский термин, кстати. Они не знали, с чем это едят.)
— Я же писатель! Я везу книги, необходимые для работы!
— А, Л.С, если не секрет, че вы такое это… Ну, скажем, взяли?
— Я взяла что? Да Бунина, Ахматову, Булгакова. Ницше взяла, Фройда, Джойса.
Они покивали.
— Вообще-то все равно не рекомендуется, знаете…
Я была совершенно честно возмущена. Наконец одну светлую голову посетила умная мысль:
— Л.С., вы знаете что? Вы в декларацию все это дело возьмите занесите, а то что это… Как-то не хочется, чтобы… как бы это выразиться… И все будет открыто. Так сказать, весь списочек с названиями.
Они отошли, сняв с себя всю ответственность за мое дикое поведение, оч довольные. Они рекомендовали мне самой на себя написать донос. Никто ведь не отменял срок, предугаданный Чуковским, за хранение и распространение…
Дальше события разворачивались совсем уже гомерически.
Та сумка, в которой ехала куртка и спрятанные в ней книги, в Шереметьеве пропала. Мои высоченные «чинзанщики» уже торчали в голове огромной очереди к таможенникам, а я все ходила вдоль транспортера и по окрестностям, с отчаянием понимая, что проблему решили без меня. Но там были все детские вещи! Феде, Наташе, Аньке и маленькой Маньке!
Как вдруг я, окидывая безнадежным взглядом полы и чужой багаж, увидела свою новенькую сумку среди десятка других, аккуратно разложенных у ног благостного старичка, который стоял, прислонившись к стене, и с улыбкой смотрел вдаль. Он стоял не хуже чем пастух среди стада овец, что-то жуя, уверенный в себе и довольный своим достатком. Глазки у него радужно сияли, как лужицы с керосином на асфальте. Новая челюсть выпирала изо рта. На его прекрасном шерстяном костюме торчали беконечные ряды орденских колодок и коллекция нерусских медальных украшений типа значков. И весь он как-то топорщился, удерживая равновесие. Может быть, ему трудно было находиться в вертикальном положении. Но он был стоек. Я набралась смелости:
— Вот это моя сумка, извините!
Он неожиданно ответил, восторженно на меня глядя:
— А я и не отрицаю!!!
Я взяла сумку, приоткрыла молнию — игрушки, куртки. Моя. И — о счастье — успела к своим рослым актерам, Грише по кличке Тибул, Игорьку Золотовицкому и Зяме (Земцову), которые высились во главе очереди прямо перед таможенным контролем.
Я почти плакала.
— У меня украли сумку! — нарочно громко сказала я. — И я ее столько искала! Представляете?
Текст был предназначен насторожившейся очереди и таможенникам.
Таможне еще только этого не хватало. В данный момент они шерстили коробки какого-то хорошо одетого мужчины. Коробок было штук тридцать. Они были аккуратно завязаны веревками. Потный мужчина покорно распутывал узелки. Очередь хмуро нависала. Таможенник явно работал по наводке.
— А это что? — спрашивал он.
— Это? Да это что… наручники, — как малому ребенку, втолковывал ему мужчина.
— Зачем? — глупо спрашивал таможенник, пока другой вспарывал еще коробку.
— Это сувенир, понимаешь? В подарок, в подарок.
— Откуда везете?
— Из Африки, понял, из Анголы я еду, по работе там, из Анголы.
Наконец с ним покончили. Несчастный погрузил свои хлысты, кастеты и наручники на три тележки и повез их куда-то за кулисы.
И тут я увидела моего радужного старца. Он уже был по ту сторону барьера, видимо, прошедши таможенный контроль. Он держался скромно и сбоку, прихватив ручку багажной тележки. А саму тележку везла по направлению к таможенникам (повторяю, с той стороны) какая-то расстроенная пожилая женщина. В тележке было чемоданов и сумок чуть ли не выше ее головы.
— Гражданка! — рявкнул таможенник, еще не остывший после наручников. — Сюда нельзя! Вы переходите государственную границу!
— Товарищи! — как обокраденная, завопила бедная женщина. — Товарищи! Папа набрал чужих чемоданов! Это не его багаж вообще он вывез! Он генерал! Дамские какие-то сумки!
— Гражданка! — испуганно отвечал таможенник. — Сюда вам сказано нельзя! Государственную границу пересекли!
— Он был, — кричала генеральская дочь, не слушая, — на встрече ветеранов «Люфтваффе» в Мюнхене! Немцы эти ему черт-те чего надарили насовали! Вместе воевали, понимаете? Он не может вспомнить! Напоили!
