Я позвонила ему. Фокин был со мной нелюбезен. Изначально раздражен. Конечно, кому понравится, когда автор просит поправить какие-то несущественные детали в костюмах! Молнию в штанах, еще чего! Да еще в спектакле, за который деньги заплачены! Куплен-то спектакль!
— Знаете, — жестко сказал он. — Вы имеете право только на название, оно не изменилось? Нет. На собственное имя, так? Оно ваше? И на текст. Все остальное! Все остальное это собственность режиссера!
— Ну тогда я закрою спектакль, — ответила я.
Он положил трубку.
Видимо, я позвонила ему в неудачную минуту.
Потом я обращалась к разным людям. Никто толком мне ничего не мог посоветовать. Смешно даже, автор требует застегнуть штаны актера! На это нет его авторских прав!
Потом мне сказали обратиться к Иону Друцэ. Этот замечательный писатель перед тем запретил свой собственный спектакль во МХАТе. Мне сказали, что ему это удалось.
Он действительно отозвался и сказал, что для этого надо сделать. Послать телеграммы в театр, в Управление культуры и т. д., что я прошу снять свою фамилию с афиши.
— Но у вас ведь есть свое собственное оружие, — заметил он. — Вы же писатель. Напишите об этом статью.
Я тут же села и написала. Я предположила, что это идет «Ревизор». И что Хлестаков входит в свой нумер и видит, что Осип лежит в его кровати. Далее Хлестаков говорит (к примеру). Текст пока что мой, надо свериться с Гоголем.
Он говорит нараспев (а сам в это время стаскивает сапоги):
— Оийй… Ну че ж это такой-я… Оийй. Ну кто же тебе позволил валяться на барской кроватииа… Дурачо-ок какой…
Снимает носки.
— Ну оийй… Праа-тивнай. Кто разрешил прям не знаю-уу…
Сбрасывает сюртук.
Осип солидно гудит из-под одеяла:
— Нешто я дурак, валяться… Мы не валялися… Ни на какой вашей, барин, кроватиии…
— Раб есть раб, — поет Хлестаков, снимая штаны, — обманывать, ну как не стыднааа… (В нос.) — Че лежишь-тааа… Подвиньси-и…
— Да не валялися мы… Ой, не валя…
Писк. Хлестаков ныряет под одеяло к Осипу.
Дальнейший разговор идет из-под одеяла.
Текст не меняется.
Итак: название соблюдено. Фамилия Гоголь есть. Слова Гоголя (мои так, в виде рыбы).
Известно, что Николай Васильевич Гоголь уже давно перевернулся в гробу.
Я послала телеграммы с просьбой снять мое имя с афиши. Театру Фокина я гордо написала в конце: «Нам с вами не по пути».
Так и закончилось «Чинзано» Виктюка. Говорят, они играли, но без особенного резонанса. Несколько раз.
8. «Чинзано» Козака
А потом, не помню сколько лет спустя, мне позвонил Игорь Васильев и сказал:
— Есть ребята, которые играют «Чинзано» так, как хотел его поставить я.
И он за мной приехал и повез меня на спектакль в театр-студию «Человек». Там Роман Козак поставил спектакль с актерами Игорем Золотовицким, Григорием Мануковым и Сергеем Земцовым.
Спектакль был превосходный. Актеры — молодые, красивые — пели и приплясывали. Это был настоящий праздник театра. Чего стоило одно нарезание колбасы на коленке — или фокус с питьем из двух стаканов, вставленных один в другой! Зрители смеялись почти до конца. Потом замолкали.
Тем не менее, ребята сделали в тексте одиннадцать ошибок.
Я указала на них. Достали текст. Выяснилось, что это были опечатки машинистки из ВТО.
Засмеялись:
— А мы-то пытались оправдать это дело!
Но менять они ничего не стали, мотивируя это тем, что привыкли.
В 1989 году нас впервые пригласили на фестиваль в Мюнхен.
Когда я, приехав в Мюнхен, пришла на первый спектакль, слегка опоздав, у входа стояла слитная, нерушимая толпа. Молча и мощно ожидала чего-то (что пустят в переполненный зал?). Пройти к дверям было нельзя. Не помог мой писк: «Битте» и «Их бин ауторин» (Я автор). Только когда одна немка, опоздавшая, стала потрясать билетом, перед ней разомкнулись. Я протырилась в ее кильватере. Когда мы вынырнули с той стороны, у дверей, на моей руке отсутствовали часики, которые мне дала моя переводчица Маша Титце, чтобы я не опаздывала.
Спектакль прошел хорошо, немцы в конце орали, скандировали и дружно, сидя, топали ногами.
Когда все разошлись, я из любопытства отправилась в фойе и нашла Машины часики, они лежали в центре зала на полу…
Германия! Честные люди.
Маша к тому же пребывала в депрессии по поводу того, что другие переводчики нашли ее перевод «Чинзано» несовершенным. Ну, это была обычная война толмачей, которые изыскивают блох и обвиняют друг друга с целью убить конкурента, с этими тайными дуэлями я потом сталкивалась частенько. Легче легкого найти неточность — да перевод не может и не имеет право быть точным! Я не говорю о таких роскошных ошибках, как толкование русского слова «дантист» в английском тексте, кажется, Булгакова (герой там записался на прием к специалисту по Данте). Но перевод может быть живым и талантливым на своем языке и даст возможность чужестранному автору стать своим и любимым.
Я как могла утешала Машу Титце и сказала ей, что в случае хандры женщина должна идти покупать себе шляпку!
Мы завеялись в огромный магазин и начали там мерить фантастические на советский взгляд головные уборы. В результате Маша отказалась ото всего и с унылым видом пошла и купила мне дивную шляпку со страусиным пухом и бриллиантом, которую я потом носила много лет в честь нашего «Чинзано».
Разумеется, в Мюнхене мы не только показывали спектакль и бегали по дешевым лавочкам, покупая домой подарки.
Мы еще братались с нашими молоденькими переводчиками. Они нас жадно выспрашивали о жизни в России. Это были настоящие билингвы, русские эмигрантские дети, выросшие в Германии, они самоотверженно работали на фестивале как волонтеры, возились с нами как няньки и — вот счастье — заказали большую машину и тайно повезли нас в сокровищницу, в заповедное место, которое снилось каждому советскому интеллигенту: на склад издательства «ИМКА-пресс». За книги из этих мест наши люди шли на каторгу! (Т. е. от 2-х до 5-ти, невинное название книги Чуковского и столько же лет за хранение и распространение антисоветской литературы).
Нас привезли. Мы могли взять все, что хотелось.
Мероприятие для Али-Бабы в пещере сокровищ.
Дома реяли красные флаги, в магазинах не было ничего (в книжных имелись собрания сочинений секретарей Союза писателей СССР, в приемных пунктах макулатуры на пуд собранных старых газет можно было получить что-то из Дюма и Пикуля). Студенты и тоскующие читатели, не в силах расстаться с любимым текстом, воровали книги из библиотек, за это полагался нормальный уголовный срок, так ловили диссидентов во время обысков: штамп библиотеки на старой брошюре, где взято? А нашел. Тогда получите срок за укрывательство краденого.
