Все-это было не его миром. Но самым ужасным были люди, которые шли ему навстречу или обгоняли его.
Жирные тела. Жирные животы, нависающие над микроскопическими плавками, толстенные волосатые икры и бедра, которые лучше было бы никому не показывать. Женщины, далеко перешагнувшие стокилограммовую границу, белые, мягкие и студенистые, которым кто-то явно под угрозой кары приказал напялить на себя бикини, чтобы выставить напоказ массы жира. Такими же были мужчины, которые с трудом несли свой вес, а затем с облегчением, как мешки, падали в воду глубиной сантиметров пятьдесят. Он видел уродства, рак кожи, чудовищные опухоли и растертый до ран жир. Он видел части тела, обгоревшие до красноты, искореженные конечности, искаженные лица и искалеченных детей. Он видел все уродство этого мира — голое, обнаженное и бесстыдно выставленное напоказ под солнцем Тосканы.
После двухсот метров, которые Матиас прошел в направлении Кастильоне делла Пескайя, его чуть не вырвало. И злость из-за того, что ни шагу невозможно было сделать без проблем, что его постоянно толкали, все возрастала.
Да почему он должен тушеваться перед этими омерзительными плебеями?! Почему должен уступать дорогу какой-то жирной проститутке, которая всю свою жизни ничего не делала, только сидела на кушетке, жрала чипсы и время от времени раздвигала ноги, чтобы производить на свет таких же жирных, рыхлых детей, которым не приходило в голову ничего другого, кроме как бессмысленно обмазывать себя грязью?
Еще лет тридцать назад на пляже демонстрировали себя красивые люди, вызывавшие зависть других, но те времена давно закончились. Красивых людей больше не было.
Ему стало противно. Матиас втянул живот, хотя по сравнению с этими жирными телами вес у него был даже меньше нормы, и бросился в море.
Водоросли обхватили его руки, живот, грудь, да так, что он заколотил ногами, словно какая-то хищная рыба вцепилась в его лодыжки.
Маленький мальчик посмотрел на него и заверещал от удовольствия.
Матиас не хотел и не мог возвращаться на пляж, поэтому собрался с силами и поплыл в море. Через сотню метров перед ним уже никого не было. Остались лишь он и ширь моря.
Постепенно он расслабился и спокойно, медленно, размеренно поплыл дальше.
Матиас потерял всякое чувство времени и расстояния. Он нырял в волны и чувствовал себя настолько сильным, что, казалось, мог плыть так до самого острова Эльба, даже если бы для этого понадобились целый день и ночь.
Через какое-то время Матиас перевернулся на спину, и его охватил страх. Дома, рестораны и бары превратились в мелкие точки на горизонте, в недостижимой дали, и напоминали головки булавок за пляжем — за длинной растянутой чертой.
«Я не доплыву… — подумал он. — Значит, вот как оно будет. Я утону. В этой красоте, в теплый летний день у побережья Тосканы. Один на волнах, теплых и ласковых, которые сильнее меня. Я уйду в глубину, но не вблизи орущих детей и дующих в свистки спасателей, а здесь, в бескрайнем просторе моря. Возможно, я не выплыву, просто исчезну из этого мира».
Эта мысль ему понравилась.
Матиас попытался запеть, но, глотнув соленой воды, отказался от этой мысли.
Потом медленно поплыл в направлении берега. Страха он не испытывал, вода была стихией, в которую он погрузился и которой отдался полностью.
Волна в буквальном смысле слова выбросила Матиаса на пляж, и ему показалось странным, что под ногами наконец песок, — он потерял всякое ощущение того, насколько долго плавал. Час, два часа или полдня?
Он не боролся, тем не менее не утонул.
Море любило его.
Матиас гордо прошел мимо блестящих от масла для загара тел, и ему даже удалось проигнорировать все то, чего он не хотел видеть.
В комнате он принял душ, смыл песок с ног и почувствовал невероятный мир в душе.
Это было правильно — столкнуть Адриано и Фабрицио со скалы. Он сбросил бы со скалы каждого такого, если бы представилась возможность. Жалко не было бы никого, наоборот, так было бы лучше для вселенной.
И никто, никогда не вышел бы на его след.
38
Амбра, июль 2009 года
Жара не спадала. Нери в своем бюро придавил все бумаги тяжелыми предметами, как то: дыроколом, пепельницей, цветочной вазой, бутылкой с водой и телефоном, и подставил лицо под вентилятор. Так он мог сидеть неподвижно, ни о чем не думая. По крайней мере, так он полагал.
Альфонсо уже две недели был в отпуске и прислал три открытки с острова Эльба, которые Нери после беглого прочтения от злости порвал в клочья.
В четверг в пятнадцать часов прозвучал звонок телефона. Вдова Кармини, вся в слезах и сплошной истерике, утверждала, что кто-то влез к ней в дом, когда у нее была siesta[33].
Странным было то, что она была владелицей пяти белых терьеров, которых каждое утро мыла с шампунем под душем, а после этого два часа сушила феном и причесывала щеткой. Бедные животные явно не заметили, что в квартиру кто-то вломился.
Нери посчитал, что сейчас слишком жарко, чтобы смеяться.
У него не было ни малейшего желания выслушивать историю о бандитском пистолете, от которого у вдовы Кармини встали волосы дыбом, но ему не оставалось другого ничего, как надеть форменный китель и отправиться в путь.
До дома вдовы было всего лишь четыреста метров, тем не менее Нери проехал их на машине, которая показалась ему раскаленной железной банкой, что перед этим постояла на огне.
Дом вдовы не имел никаких украшений и был когда-то выкрашен белой краской, которая во многих местах уже отвалилась вместе со штукатуркой, из-за чего дом выглядел так, словно на нем появилось неприятное высыпание. В микроскопическом палисаднике стояла красно-зеленая детская пластиковая горка, хотя у Клары Кармини, настолько знал Нери, никаких внуков не было. Но он решил не ломать себе над этим голову. Зачем люди ставят в саду скамейку, если никогда на нее не садятся? Зачем складывают дрова в гараже, если у них есть центральное отопление, а камина нет вообще? И, в конце концов, зачем Кларе Кармини пять собак, если они не в состоянии охранять эту разваливающуюся будку?
Нери поставил машину перед домом, прошел три шага через палисадник, громко и четко прокричал: «Permesso?»[34] — и вошел в дом.
Клара, вся в слезах, сидела в кухне, ломая черствый хлеб длинными, выкрашенными ярко-красным лаком ногтями, и чесала одну из собак, сидевшую у нее на коленях. Остальные валялись, как огромные тюки ваты, на полу, покрытом линолеумом.
— Salve, commissario[35], — страдальчески прошептала она. — Как хорошо, что вы пришли! Пожалуйста, садитесь. Хотите что-нибудь выпить? Или поесть? У меня с обеда осталось немножко пасты.
