— Я только хотела взять твою руку в свою, — сказала она. — Лежать рука об руку. Что случилось?
Она попыталась смущенно, неуклюже обнять его, но он на миг оцепенел и тут же отпрянул.
— Оставь меня, — сказал он. — Не надо брать меня за руку, как маленького ребенка. — И минуту-другую спустя добавил: — Иди спать.
— А ты?
— Я должен проверить воду в коровнике. Отец поднял за столом слишком много рюмок и, наверно, забыл, но коровы не виноваты, что у нас свадьба.
— Не уходи. Твой отец не забыл, а кроме того, Арье и Дов тоже здесь. Останься со мной, мы уснем и будем спать вместе. Ты тоже немного перепил. Это пройдет. Ничего страшного.
Зеев не ответил. Рут села на постели и снова положила ладонь с широко расставленными пальцами на середину его груди, но он отстранился от нее. Тогда она легла на спину и закрыла глаза, а он, немного спустя, не проверяя, спит она или нет, поднялся, сбросил с себя свадебную рубашку, натянул штаны и вышел во двор.
Луна уже клонилась к западу и сияла так, что его тело обрисовалось в проеме двери, как огромный могучий силуэт. Она видела, как он вышел и закрыл за собой дверь. Теперь ступни его ног ощущали землю двора, а его обнаженную грудь ласкал ветер, в котором тепло и прохлада переливались друг в друга, как блики света на разноцветной рубашке Иосифа[102]. Так оно всегда в большинстве ночей летнего месяца сивана.
На мгновенье ему стало легче, но тут он снова почуял запах отцовской трубки, пошел на него и увидел отца, который сидел на стуле возле виноградной беседки. У отцовских ног стояла початая бутылка шнапса.
Зеев хотел было отойти в тень, но отец уже заметил его.
— Почему ты не спишь? — спросил он.
— Не смог уснуть.
— Как правило, после этого обычно засыпают, но иногда, от большой любви и волнения, это как раз возбуждает, — сказал отец. Он бросил на сына взгляд, приглашающий к обмену мужскими улыбками, но сразу понял, что это не к месту.
— Все было в порядке? — тревожно спросил он.
— Ничего не было.
— Как это не было?
— Не было.
— Не было чего? Вы не были вместе?
— Почти были. Но вдруг нет.
— Что случилось?
Молчание.
— Она тебя оттолкнула? Испугалась? Закрылась?
— Это я. Вдруг расхотел.
— Что значит «расхотел»? Ты молодой парень. В твоем возрасте это не ты хочешь или не хочешь, это твое тело хочет. В твоем возрасте оно всегда хочет.
— Вначале мое тело хотело, а потом вдруг расхотело.
Отец пососал трубку и помолчал. Потом сказал:
— Такое иногда случается с каждым.
И через какое-то время, очень долгое для сына и короткое для него, глотнул из своей бутылки и стал допытываться:
— Она сказала тебе что-то? Она сделала что-то необычное?
— Нет, не сказала и не сделала. Лежала и ждала.
— Вернись к ней, — сказал отец. — Ты слышишь? Сейчас же вернись в кровать. Если ты не сделаешь это сегодня, будет очень плохо.
Он отделил мундштук от трубки и подул в него, чтобы выдуть табачные соки, которые жгли ему язык.
— Этой ночью ничего уже не получится, отец. Сделаем это завтра. Завтра ночью…
— Иди к ней сейчас. Ложись в постель и лежи возле нее.
— Я уже лежал рядом с ней.
— Трогай ее так, как ты мечтал ее трогать.
Зеев не ответил.
— Подумай о какой-нибудь другой женщине и о том, что она тебе делала.
— Что ты говоришь, отец! Это моя жена. Я люблю ее.
— При чем тут любовь?! Любовь это роскошь. Только часть жизни мужчины и женщины. Ты должен сейчас думать обо всей вашей жизни. Если ты не сделаешь это нынешней ночью, она подумает, что ты не мужчина. Потом она посоветуется со своей матерью, и со своими сестрами, и со своими подругами, и они расскажут своим матерям, и сестрам, и подругам. Нельзя допустить, чтобы о нас рассказывали такое в деревне!
— Она уже спит, отец. Завтра все будет в порядке. Может, я выпил немного лишнего, я не привык так пить, как ты.
Отец вздохнул.
— Пойду проверить, есть ли вода у коров, — сказал Зеев.
— Я уже проверил, — сказал отец.
— Для большей надежности, — сказал Зеев и пошел проверить, а когда вернулся, на стуле уже сидел не его отец, а какой-то другой мужчина, который заступил в свой черед на охрану деревни. Увидев Зеева, он блудливо ему подмигнул.
Зеев вернулся к Рут, опасаясь, что она все еще не спит, и страшась, что уже уснула, лег возле нее, слушал ее дыхание, ждал, что она коснется его, и надеялся, что не коснется, и, наконец, уснул и до утра спал без всяких снов.
Утром они проснулись. Сначала молча лежали рядом, потом встали и оделись, и в их движениях были натянутость и неловкость. Зеев присоединился к отцу и братьям в винограднике, а Рут, к его большой тревоге, присоединилась к женщинам, работавшим во дворе и на кухне.
На следующую ночь всплыло воспоминание о первой ночи, на третью всплыли воспоминания о двух предыдущих, а на четвертую, когда Рут не надела сорочку в полной темноте, а зажгла свечу, и легла в постель в чем мать родила, и гладила его — сначала одной рукой, потом двумя, а потом языком, он испугался: откуда у нее такая опытность? Неужто она была с другим мужчиной до него? А может быть, она рассказала матери о его неудаче и получила совет от одной из женщин в своей семье, и теперь ее рассказ передается из уст в уста и от улыбки к шепоту? Отец был прав. Вся деревня будет знать — и эта мысль была такой уверенной и страшной, что его плоть снова сжалась, и сморщилась, и увяла.
2
Прошло несколько дней, и Зеев сказал отцу, что хочет взять жену и вернуться в свой новый дом в новом поселке. Отец попросил его остаться еще на два дня, чтобы съездить вместе в Тверию и помочь в каком-то деле.
В Тверию они поехали верхом и по дороге немного говорили — в основном о лошадях, и о земле, и о разных способах подрезки деревьев и прививки побегов, а также об отношении англичан к еврейскому поселенчеству в сравнении с их отношением к арабам[103]. По дороге они остановились в бедуинском шатре, угощались там кофе, и отец разговаривал с несколькими мужчинами из своих знакомых. Зеев сидел сбоку и слушал. Он гордился своим отцом, который говорил на хорошем арабском и умел вести себя согласно всем местным обычаям. Потом они попрощались с хозяевами, поскакали дальше на северо-восток и поднялись к гребню хребта.
