Для меня Зихрон-Яаков слишком походил на Швейцарию, чтобы я чувствовал себя комфортно. Как было указано в моем путеводителе, он был основан в 1882 году румынскими сионистами, один-двое из которых, я надеялся, вполне могли быть по происхождению молдаванами. Мне нравилось так думать, это добавило бы поэзии и, можно сказать, смысла в мое бессмысленное путешествие.
Джонни посоветовал мне остановиться в гостевом доме под названием «Бет Даниил».
– Вообще-то это скорее приют, чем гостевой дом, – сказал он по телефону. – Рай для музыкантов, писателей и художников.
– Теперь и для теннисистов. Звучит отлично.
Я спросил водителя автобуса, где мне лучше сойти, если я ищу «Бет Даниил», и он высадил меня у дорожки, ведущей в какой-то лес, и дал мне наставления, в которые я даже не постарался вникнуть.
Какая-то часть моего мозга тут же отключается, едва кто-то начинает объяснять, как куда-то пройти. Он может справиться только с первой инструкцией: «Езжайте прямо до конца, а потом на кольцевой развязке поверните налево».
Все бы ничего, если бы на этом объяснения заканчивались, но они всегда продолжаются: «Потом у заправки "Шелл поверните налево, езжайте по этой дороге с четверть мили до поворота, там увидите паб "Восходящее солнце", поверните направо…» К этому моменту вместо того, чтобы сосредоточиться на важной информации, я сосредоточиваюсь на всем, что не относится к делу. «Похоже, его шевелюра стремительно редеет, – думаю я о собеседнике. – Наверное, года за три он абсолютно облысеет».
На сей раз в результате размышлении о том, как скоро придется водителю зачесывать волосы набок, я совершенно заблудился. Для меня это казалось чем-то невообразимым. Я тащил чемодан по безлюдному лесу в израильской глуши, в поисках гостевого домика, который станет местом проведения моего теннисного матча с молдавским футболистом. Как я мог до этого дойти? Может, надо было уделять в школе больше внимания географии?
Наконец на извилистой дорожке, по которой пошел, я встретил пожилого джентльмена и спросил, не знает ли он где находится «Бет Даниил». Он затряс головой и пробормотал что-то по-немецки. Потом я спросил то же самое у женщины, и она тоже ответила мне по-немецки. Что происходит? Водитель не туда повернул и высадил меня в Штутгарте? Я прошел мимо красивого дома за деревьями, на веранде которого светловолосая девушка развешивала белье. Я окликнул ее.
– Простите, это гостевой дом?
Она молча уставилась на меня. Я сделал еще одну попытку.
– Entschuldigen Sie bitte, wo ist Bet Daniel?
О, это сработало. Она тут же протарабанила что-то по-немецки, сопровождая слова жестикуляцией, которая немного помогла понять смысл сказанного. Запомнить все я так и не смог, в основном, потому, что перерабатывал информацию о том, что девушка была раскосой. Через пять минут я оказался у другого дома и поболтал с еще одной немецкой девушкой, у которой тоже имелись проблемы с глазами. Прямо как учитель средней школы, она пыталась одновременно охватить взглядом все углы класса. Я же не мог наткнуться на немецкое религиозное поселение, где братья и сестры занимались не только обменом подарков на Рождество?
Позже я узнал, что эти люди были из христианского сообщества, которое называлось «Бет Эль» (Дом Господа), основанного в шестидесятых женщиной по имени Эмма Бергер, которая считала, что во сне ей явился Бог и велел взять с собой нескольких приятелей, уехать в Израиль и ждать конца света. В ожидании этого события они жили своей жизнью, как можно более обособленно. У них были собственная школа, собственная фабрика и собственное необычное правило, куда должны смотреть глаза. Их присутствие здесь, в лесу, заставило меня почувствовать себя в каком-то странном сне. Даже Зорая, хиппи из отеля «Петра», посчитал бы случившееся нереальным.
Я добрался до гостевого дома, но это достижение не вернуло мне ощущение реальности. Как оказалось, там не было ни стойки регистрации, ни гостей, ни персонала. Я громко крикнул:
– Эй! Есть здесь кто-нибудь?
Но в ответ я ничего не услышал. Странно, свет горел, но дома никого не было. Судя по тому, как протекал этот странный день, то же самое можно было сказать и обо мне – не все дома. Я стал осматривать просторную гостиную, в которой главным предметом мебели был большой рояль «Стейнвей» в центральной нише. Стены были увешаны портретами музыкантов, но в одной из рам было много старых газетных вырезок, которые раскрывали тайну этого загадочного места.
Похоже, этот дом построила в 1938 году в качестве приюта женщина по имени Лилиан Фридлендер в память о ее сыне Данииле, весьма одаренном пианисте. Он был необыкновенным ребенком, которого подростком отправили на учебу в школу «Джуллиард» в Нью-Йорк, где стрессы обучения в престижном заведении оказались слишком сильными для хрупкой артистичной натуры, и юноша, как ни прискорбно, в нежном возрасте восемнадцати лет покончил жизнь самоубийством. «Стейнвей» – его рояль. Я сел за инструмент и взглянул на висящий на стене портрет. Даниил играл как раз на этом прекрасном рояле, много лет назад. Я начал импровизировать в миноре, аккордами, которые будто изливались с необычайной легкостью. Меня вдруг охватило безмятежное спокойствие, и я ощутил приток сил. Это сверхъестественно. Может, Даниил тут? Может, музыка, которую я играл, каким-то образом вызвала дух Даниила?
Потом я почувствовал, что должен спеть песню, которую написал, возможно, лет пятнадцать назад, будто сознавая, что она сочинена именно для этого мгновения. Даниил должен ее услышать. Я вспомнил все слова, будто написал их этим утром.
Висит над нами на стене портрет – он виден только мне,
И незаметен больше никому, и каково от этого ему?
О чем ты думаешь все ночи напролет, когда мы с нашей жизнью сводим счет?
Испытываешь ли ты горе, как все мы? Иль горя ты не знаешь,
Смотря на всех печально со стены?
(Второй, третий и четвертый куплеты я тоже исполнил. Но вас ими мучить не буду.)
Из музыкальных грез меня вывели аплодисменты из дальнего конца комнаты от леди в высоких резиновых сапогах, которая обратилась ко мне на иврите. Этот день и вправду выдался весьма странным. Она была первой из тех немногих израильтян, с которыми я успел повстречаться, чьи познания в английском ничуть не превосходили познания среднего молдавского футболиста. После долгих объяснений мне наконец удалось ее убедить, что я не пианист, которого попросили провести концерт, а турист, который хотел бы здесь остановиться.
– Я могу видеть управляющего? – спросил я.
– Lo, – ответила она.
Lo, как я знал, означало «нет». По-еврейски я знал два слова: ken и lo – «да» и «нет».
Когда-то я знавал одну японку, которую звали Ло, и я всегда надеялся, что она выйдет замуж за англичанина по имени Кен, и они уедут жить в Израиль. Как здорово звучали бы их имена для еврейских знакомых.
Говорят же, противоположности притягиваются.
В отсутствии управляющего мою комнату мне показала дама в резиновых сапогах, чей эклектичный наряд делал ее похожей на нечто среднее между садовником, уборщиком и южноамериканским революционером. Комната имела богемный вид, мягко выражаясь, а именно – нуждалась в ремонте, но мне было все равно. Все, чего мне хотелось, – немного отдохнуть, посидеть на кровати и морально подготовиться к матчу.
