— План, конечно, превосходный, по что нам с Люкой прикажете кушать?
— У вас не будет меньше денег, — поспешно возразила Харриет. — Наоборот, у вас их будет больше. И Люка обязательно пойдет в новую школу. Если постараться, мы вполне можем все это осилить. Понимаете, Дейвид ведь скоро уже будет учиться в колледже, Блейз, возможно, получит субсидию, в конце концов, мы можем продать дом…
— Вы хотите продать дом, чтобы Люка ходил в хорошую школу?! Вы шутите. Да, миссис Флегма, таких, как вы, просто не бывает. Миссис Флегма — это мы с Блейзом вас так называли. Кажется, вам это очень подходит. Одного не пойму: вам-то это зачем? Чего ради?
— Хотя бы ради того, чтобы помочь Блейзу. Но, может, нам и не придется ничего продавать. Мы можем занять деньги у Монти, у Эдгара…
— Кто это «мы»?
— Ну, все мы — вы, я, Блейз.
— Меня можете вычеркнуть. Мне вообще вся эта затея с медициной не слишком нравится.
— Думаю, нам надо как-то поднатужиться всем вместе и…
— Мне надоело тужиться. И потом, по-моему, мы с вами сидим в разных лодках.
— Блейзу нужно какое-нибудь трудное и по-настоящему интеллектуальное занятие. Он утратил веру в свои психологические теории. Его работа кажется ему теперь чересчур легкой и несерьезной. У него назрела потребность…
— Блейз, Блейз, кругом один только Блейз! Его потребности, его теории, его планы! Может, хватит? Он столько лет нам обеим морочил голову, всю жизнь загубил, и мы же еще должны учить его на доктора? А как насчет моих потребностей? У меня, между прочим, тоже имеется кое-какой интеллект.
— Моя жизнь не загублена — сказала Харриет. — Да и ваша тоже. Ничего, мы постараемся, все как-нибудь наладится…
— Как? По волшебству, что ли? Не знаю, у вас, может, что и получится. Вы такая добрая, такая замечательная, просто волшебница.
— Люка сказал мне то же самое, — с улыбкой заметила Харриет. Некоторое время синие глаза собеседницы разглядывали ее с почти исследовательским интересом.
— Знаете, — сказала наконец Эмили. — Блейз говорил мне, что вы старая толстая уродина. Не принимайте близко к сердцу. Он просто хотел меня подбодрить, вот и выдумывал что попало. Он и вам, наверное, говорил, что я самая обычная лондонская шлюшка.
— Он всегда высказывался о вас в самом уважительном тоне.
— Угу. Хотелось бы верить. Ну вот, вы уже сердитесь. Сердились бы лучше на него, а не на меня.
— Я не сержусь.
— Нет, сердитесь. Ничего, может, вам еще доведется узнать своего драгоценного Блейза получше. Знаете, у него ведь на самом деле презабавные вкусы. И у меня, кстати сказать, тоже. Представляю, какую комедию он ломал раньше перед вами!..
— Не понимаю, о чем вы?
— Ни о чем, неважно. Так Люка вам сказал, что вы волшебница? А со мной молчит, всегда молчит, ни слова от него не дождешься… — Ярко-синие глаза наполнились вдруг горячими злыми слезами. — А, черт, опять!..
* * *
Слезы скоро просохли, и Харриет проводила свою гостью. Обеим одновременно стало ясно, что все, хватит, пора расходиться. Харриет хоть и не расплакалась, но сил у нее не осталось совсем. Сейчас ей как никогда нужен был Блейз, его большое родное мужественное лицо, с которого в последнее время почти не сходило трогательное выражение робости. Хотелось ткнуться лицом ему в грудь, вдохнуть в себя его запах, и чтобы он крепко-крепко прижал ее к себе. Она теперь постоянно испытывала почти физическое беспокойство за Блейза, как когда-то за маленького Дейвида. Будь ее воля, она бы все время держала его возле себя, не отпускала бы ни на шаг. Но как раз теперь она как никогда обязана была мириться с его отсутствием. Сегодня, например, он нарочно отправился в библиотеку, чтобы Харриет и Эмили могли встретиться и поговорить наедине. Для этого ему даже пришлось отменить доктора Эйнзли и миссис Листер. А в будущем ему придется уделять больше времени Эмили: Харриет сама на этом настояла. Она очень подробно (к немалой досаде Блейза) расспросила его о том, как часто он бывал в Патни и сколько времени обычно там проводил. В результате расспросов выяснилось, что Блейз заезжал к Эмили лишь изредка в обеденные часы, да иногда заглядывал вечером, перед тем, как ехать к Магнусу Боулзу (и то лишь потому, что Магнус тоже живет на южном берегу Темзы). Харриет заявила, что так не годится, этого слишком мало. Блейз должен чаще общаться с Люкой, а для этого ему придется иногда, в субботу или в воскресенье, проводить у Эмили целый день. На вопросы Блейз отвечал довольно расплывчато, но в целом со всем согласился. Выходило, что именно теперь, когда Блейз ей так нужен, он станет меньше бывать дома. Жаль, но ничего не поделаешь.
Харриет никогда не имела привычки копаться в себе, это было ей не свойственно, да и не нужно. В ее жизни все всегда складывалось правильно, определенно, а главное, само собой. В юности, еще до Блейза, она влюблялась пару раз, но все это было совершенно несерьезно, ей даже задумываться ни о чем не пришлось, не то что решать. Сама она переживала свои полудетские романы как легкие приступы гриппа, вовсе не пытаясь анализировать их природу. Она не только жила по строго расписанным правилам, руководствуясь чувством долга, ей еще и необыкновенно везло, поэтому за все время у нее ни разу не возникало потребности «разобраться в себе». Ее внимание всегда было направлено на окружающий мир, а не внутрь себя. Теперь же она с изумлением обнаружила в своей душе путаницу неведомых ей прежде страстей. Со времени своей первой встречи с Эмили она уже сильно переменилась и все еще продолжала меняться с пугающей быстротой. Впервые в жизни Харриет понятия не имела, как она сама поведет себя дальше и что при этом будет чувствовать. Единственное, что осталось ясным и неизменным — и что, вероятно, служило ей точкой опоры в эти нелегкие дни, — было простое и понятное чувство долга по отношению к мужу. Она должна поддержать Блейза, должна помочь ему освободиться от лжи и принять единственно правильное решение. Заставить его бросить любовницу с маленьким ребенком, которую он содержал много лет, — нет, о таком Харриет даже помыслить не могла. Она клялась перед алтарем быть верной своему супругу во всех испытаниях, и она была ему верна. Конечно, такого испытания Харриет не ждала, — ну так что ж. Если бы он ослеп, она бы стала его глазами, если бы не мог самостоятельно передвигаться, она толкала бы инвалидную коляску — она, никто другой.
Кое-что, правда, утешало и поддерживало Харриет в выпавшем ей испытании. Это кое-что было облегчение Блейза, такое огромное и почти материальное, что Харриет иногда чуть ли не осязала его. Харриет сказала Монти чистую правду, ей действительно важно было сознавать, что она может дать любимому человеку что-то очень ему необходимое, может помочь ему и даже спасти. Точно так же она чувствовала, что может помочь Эмили, хотя очень скоро стало ясно, что вряд ли это будет так легко, как виделось вначале. То, что она способна говорить с любовницей своего мужа хотя бы внешне спокойно, без сцен и причитаний, было неожиданностью для самой Харриет. Во время своей первой, поразительно благопристойной встречи с Эмили Харриет не только сама вела себя с достоинством, но вынудила Эмили вести себя точно так же и, когда ей это удалось, впала в несколько экзальтированное состояние, чем-то напоминающее состояние влюбленности; не удивительно, что она и интерпретировала его как влюбленность. Получалось, что в своем бесконечном всепрощении она как бы «возлюбила» Эмили. Однако это первое впечатление уже начало видоизменяться. Из абстрактного, бесполого и безличного «испытания» Эмили постепенно превращалась в конкретную молодую женщину, с весьма характерным голосом и манерой выражаться. «Обычная лондонская шлюшка» — у Харриет язык бы не повернулся такое выговорить, но слово, оброненное Эмили о самой себе, вызвало в благовоспитанной душе Харриет непрошеные ассоциации. Разумеется, она ни за что бы в этом не призналась, но покоробившая ее «шлюшка» сыграла свою роль. Что подумал бы отец? — невольно спрашивала она себя. Что подумает Эйдриан?
