— Это профессор Эдгар Демарней — друг Монти Смолла и мой друг.
— Он ушел, потому что знал, кто я такая? Не хотел со мной встречаться?
— Просто ему пора было уходить.
На самом деле Эмили угадала правильно: и знал, и не хотел. Эдгар, явившийся сегодня после обеда, чуть не плакал от возмущения и от обиды за Харриет. Со своей стороны Харриет, несмотря на внешнее спокойствие, была рада встретить сочувствие. Хоть Блейз и твердил без конца, как он благодарен, иногда ей все-таки казалось, что он слишком уж быстро принял ее великодушие как должное.
— У вас есть друзья-мужчины? — спросила Эмили.
— Да, конечно, у меня много друзей, и мужчины тоже.
— А у меня нет друзей, — сказала Эмили. — Один только Блейз, больше никого, и так всю мою сознательную жизнь. Я просто срослась с Блейзом.
— Я тоже…
— Да, но замужняя женщина все-таки чувствует себя гораздо свободнее. Я ведь даже ходить никуда не могла, Блейз жутко ревновал. Одно дело законное супружество, а когда люди живут просто так, опасности чудятся со всех сторон.
— Но ведь Блейз знал, что вы его не бросите?
— Как мило вы это сказали. Он знал, что я завязла по уши в дерьме, — да, это он знал. И потом, у меня же денег не было. Мне вон зубы надо лечить, он и то не раскошеливается.
— Насчет ваших зубов…
— Нет, — твердо сказала Эмили. — Всему есть предел. Я не о зубах сюда пришла говорить.
— Но у вас же, наверное, были друзья на работе? Вы ведь работали одно время в школе?
— Ну что вы, кто будет дружить с матерью-одиночкой! Все смотрели на меня как на пустое место, даже девицы на уроках издевались кто во что горазд. Особенно одна там была — такая сучка.
— Ах, зачем же они так!..
— И Блейзу ни на что не пожалуешься. Только я открою рот, он тут же начинает злиться. У него, видите ли, и без меня забот хватает.
— Да, нелегко вам пришлось…
— А на мою работу ему вообще было плевать. Он вообще не верил, что я способна делать какую-то работу. И был прав, как оказалось.
— Насчет меня он тоже не верил, что у меня что-то получится в живописи.
— Мужчины нас презирают. Женщина для них личная собственность, больше ничего. И Блейз такой же, сочувствия ни на грош. Даже в конце месяца, когда мне смотреть ни на что не хочется, так паршиво себя чувствую, — он знать ничего не желает. И с вами так же?
— Н-ну…
— Блейз так доволен, что мы его простили, — смотреть противно. А мы, кажется, и правда его простили, да? Хотя будь моя воля, я бы ему такое устроила! Эта его самодовольная усмешечка вмиг бы сползла.
— Вы были к нему очень добры, — сказала Харриет. — И ко мне тоже.
— Фу, какие глупости!
— Нет-нет, я правда так считаю. Ну, конечно, вам… вы…
— Падшая женщина?
— Да нет же! Я имела в виду, что вам пришлось много всего перенести, и не было уверенности… Но хочется, чтобы теперь вы наконец могли поднять голову выше и…
— Спасибо, конечно, только с головой у меня и так все в порядке. Когда я увижу вашего сына? На фотокарточке он просто кинозвезда.
— Надеюсь, что скоро… — Харриет вспомнилось лицо Дейвида, несчастное и неумолимое. Она даже не стала уговаривать его остаться сегодня дома, не стала объяснять, как для нее важно, чтобы он хотя бы поздоровался с Эмили, — сейчас это было бесполезно. Немыслимое, с точки зрения всех окружающих мужчин, «радушие» Харриет по отношению к Эмили объяснялось не одной только душевной добротой, как в случае с Люкой. Ей просто необходимо было сделать все возможное, чтобы осознать реальность Эмили. Верить в ее существование лишь наполовину было бы слишком мучительно — как жить наполовину в счастливом прошлом, которого не только уже нет, но, как выяснилось, никогда и не было. Харриет, с ее здоровым реализмом и здоровой душевной организацией, требовалось видеть и осознавать полную картину случившегося, ей требовалось как бы переварить Эмили всю целиком, узнать самое худшее — и убедиться в том, она способна это худшее снести. Иметь при этом на своей стороне Дейвида было бы очень кстати. С другой стороны, Дейвид принадлежал к числу вещей, которые Харриет намеревалась показать Эмили.
Эмили будто читала ее мысли.
— У вас здесь хорошо, — сказала она.
— Правда? Вам нравится?
— И такая славная подстриженная лужайка. Вы с Блейзом, наверное, никогда не ругаетесь?
— В общем-то нет…
— Еще бы, с чего вам ругаться. Жила бы я в таком доме и был бы у меня такой нормальный умный ангелоподобный сын, я бы радовалась не переставая.
— У вас прекрасный мальчик.
— У меня никогда не было настоящего дома. Был сначала отчим-негодяй. Потом Блейз, который мало чем лучше. О Господи.
— Мне очень жаль, поверьте…
— Сколько у вас тут собак. Куда вам столько? Когда я пришла, одна так на меня рычала.
На лужайке перед террасой расположилось обычное собачье собрание: языки вывешены, в ответ на внимание хозяйки несколько черных хвостов слабо шевельнулось.
— Они не кусаются. Люка так замечательно с ними играет. Он очень любит животных.
— Надо же, паршивец, что придумал: в школе у них выходной! Детей лупить надо за вранье, тогда, может, будет толк. Но Блейзу до этого дела нет.
— Но Люка такой…
— Какой есть. Безотцовщина есть безотцовщина.
— Так вы согласны перевести его в другую школу?
— Да, конечно. Поздновато, правда, поезд уже ушел. Теперь он уже никогда не выправится, не станет нормальным человеком, никогда ничему не научится. Годам к двенадцати у него наверняка проявится какая-нибудь умственная отсталость. Что поделаешь, ему ведь с детства приходилось нести непосильное бремя — знать, что Блейз мне не настоящий муж, удивляться, куда это папочка все время исчезает. А когда папочка появлялся — еще хуже, вечные скандалы с истериками. У него, наверное, все душевные силы уходили на то, чтобы разобраться в этом безумии. Иногда я чувствую, что он всех нас ненавидит — меня, Блейза, всех. Да, у моего сына было кошмарное детство. Как и у меня. Вероятно, такие вещи передаются по наследству.
— Ну зачем вы так! Мне кажется, что он очень умный ребенок — тонкий, восприимчивый…
— Это он вам просто подыгрывает. Он у нас вообще мастер притворяться. К шести годам детская душа уже сформировалась, и потом уже ничего не исправишь. Вам следовало бы знать такие вещи — как-никак, муж психолог. Так что, Блейз решил забросить свою трюкотерапию и податься в медицину? Я правильно поняла?
— Да. — По настоянию Харриет Блейз наконец открыл Эмили свои планы. До сих пор, по его словам, он не собирался ей ничего говорить, но теперь признал, что сказать, конечно, надо. И хорошо, пусть Эмили узнает: теперь Эмили должна знать все. — Раньше он не хотел вам говорить, потому что… — ну, вы понимаете, с этим связаны финансовые вопросы, и…
