— Приезжай в любое время. Я уже сейчас начинаю скучать по тебе. — Она оттолкнула мои руки и завязала пояс на своем халате. — Ну а теперь тебе придется уйти, чтобы я снова смогла почувствовать себя чистой и непорочной учительницей музыки. О'кей? Итак, до вечера.
Я натянул куртку и на прощание долго целовал Ханну у двери. Она провела рукой по моему лицу, и я чувствовал кожей жар ее пальцев еще долго после того, как ушел. Напоследок она одарила меня улыбкой, кивнула и, махнув рукой, заперла за мной дверь.
Я чувствовал себя просто великолепно. Мне было так хорошо, что от избытка чувств я подбросил ключи от машины, дважды хлопнул в ладоши, пока они падали, попытался после этого их поймать, потерпел полное фиаско, в последний раз посмотрел на дверь Ханны и заметил внизу дверной филенки нарисованный мелом кадуцей — жезл с обвившимися вокруг него змеями.
ШЕНГ
(ВОЗДУХ)
Ты слышишь — приближается ветер?
Он приближается быстро, порывы его ужасны, и я не знаю, откуда он налетел.
Я тоже не знаю этого. Закроем же ставни, чтобы сохранить тепло.
Ардал Гогарти. Неужели я так долго, долго живу?
Абульфаз Ахундов умел растягивать короткие гласные, правильно, слегка картавя, выговаривал букву «эр» и не путал «у» с «в» в начале и конце слов, что позволяло ему временно называться Честер или Чет Манси. Завязывая синий в красную полоску репсовый галстук, он перепробовал несколько узлов, включая полный, в четыре оборота, и «виндзорский», пока не остановился на так называемом «полувиндзорском», который, как он считал, наилучшим образом подходил для его миссии. Небрежно повязав галстук этим узлом, он сдвинул его на три сантиметра вниз и чуть левее от верхней пуговички рубашки. С тех пор как сюда приехал, он не видел, чтобы кто-нибудь носил галстук с другим узлом.
Неаккуратный, залоснившийся «полувиндзорский» узел по легенде принадлежал субъекту, который, номинально признавая значение галстука, никогда не испытывал удовольствия от его ношения, считал, что излишнее внимание, уделяемое одежде, указывает на склонность к дендизму или женоподобие, а минимальные требования к галстучному узлу демонстрируют подчеркнутое неуважение к этой части туалета. Разглядывая свое отражение в зеркале и вспоминая аккуратиста-отца, Абульфаз думал, что все это, конечно, хорошо, но такая манера ношения галстука придает ему вид неряхи и разгильдяя. Между тем бытовало мнение, особенно среди американских офисных служащих и российского военного персонала, что наплевательское отношение к галстуку характеризует его обладателя как человека безответственного и неспособного к серьезной работе. Еще раз все это обдумав, Абульфаз зажал узел между большим и указательным пальцами и с силой дернул, в результате чего он приобрел более продолговатую форму и еще дальше отошел от воротничка рубашки — чем не узел для мужчины, трудившегося весь день в ярком свете флуоресцентных ламп? Затем Абульфаз испачкал пастой шариковой ручки нижний сустав среднего пальца правой руки и острой кромкой бумажного листа в нескольких местах порезал кожу на указательном и безымянном. Пригладив песочного цвета усы (крашеные) и поправив большие, в стиле «авиатор» очки в тонкой золотой оправе, Абульфаз надел помятый пиджак, выключил свет в комнате мотеля и вышел в прозрачный, подернутый легкой дымкой летний вечер.
Он поселился в стандартном мотеле с удивительно коротким и емким названием «Ю.С.-30», рядом с узкой аллеей, где находилась бакалейная лавка (которую он по вполне понятным причинам не посещал). Там, откуда он приехал, отели называли в честь героев, политических лидеров и мифических литературно-исторических персонажей, которыми, как считалось, гордилась нация. Гостиницы в советских провинциях в определенном, ироническом смысле являлись воплощением потемкинских деревень — отель «Дружба народов» в Баку, к примеру, отличался самым неприветливым и мрачным в республике персоналом, а в ереванской гостинице «Прогресс индустриализации» не работали туалеты, отсутствовали телефоны, а в баре частенько случалась поножовщина. Владелец мотеля же назвал свое заведение удивительно просто и без видимой причины снабдил номером, каковое обстоятельство представлялось Абульфазу абсурдным, оригинальным и обнадеживающим одновременно.
Мотель «Ю.С.-30» находился в Лагранж-парке. Абульфаз остановился в этом заведении, в общем, случайно, но впоследствии обнаружил три фактора, говорившие в его пользу. Первый — здесь мало постояльцев: когда он приехал, парковочная площадка перед мотелем была пуста. За исключением семейства, члены которого, походившие на расплывшихся амеб, прибыли сюда на мини-басе с номерами штата Огайо, более двух ночей никто тут не проводил. Второй — в отличие от гостиниц у него на родине, где требовалось показывать документы и карточку проживающего трем или четырем полным, с золотыми зубами женщинам в различных стадиях старения только для того, чтобы получить ключ от номера, в этом мотеле Абульфаз мог парковаться напротив своей комнаты и входить в нее, не вступая ни с кем в разговоры, в любое удобное для себя время. Третий — место его работы находилось в Скоки, в добрых сорока пяти минутах езды от Лагранж-парка, жители же двух этих пунктов между собой практически не общались и в своем большинстве ездили на работу в Чикаго, по причине чего знакомых лиц Абульфаз ни в первом, ни во втором местечке не обнаружил. В силу всего этого Абульфаз (который за прошедшие двадцать лет многократно менял имена и попеременно назывался Федором, Иштваном, Чинаром, Честером, Полом, Садатом, Жан-Пьером, Хосе, Жуаном, Вимом, Клаусом, Яхьей, Брэдли, Наилем, Хамидом, Шмуэлем и — очень короткое время и только по телефону — Катей) жил и работал в комфортных условиях полной конспирации, надеясь сохранить ее и в последующие двадцать восемь дней, требовавшихся для завершения его миссии.
День первый. Он заехал на парковочную площадку ресторана в двенадцать двенадцать, то есть, по меркам Среднего Запада, в первой половине перерыва на ленч. Ресторан был ничем не примечательным, типичным американо-китайским заведением с розово-зеленой неоновой вывеской («Сосна и бамбук») в витрине, красным с золотом навесом над дверью и пошловатыми золотыми львами на ситцевых полотнищах, висевших в холле перед входом в зал. Заведение в основном посещали ради скромной экзотики местные офисные клерки и компании молодых мамаш, проживавших в пригородах. Войдя в зал и поглядывая, глотая слюнки, на шеф-повара, который, расположившись в дальнем конце длинного бара, уплетал деликатесное блюдо из тушеных угрей и корней лотоса, он уселся за маленький столик и заказал похлебку с яйцами и цыпленка «ло-мейн» с морепродуктами.
Дни со второго по четвертый. Точные копии первого, за исключением дня третьего, когда инцидент на Демпстер-стрит задержал его приезд до двенадцати двадцати восьми. Каждый раз он заказывал одно и то же, чинно кланялся в ответ на приветствие менеджера — потрепанного жизнью тусклого субъекта — и читал воскресный «Таймс», сидя за облюбованным ранее столиком.
Дни с пятого по шестой. В субботу и воскресенье он ресторан не посещал, но в воскресенье, припарковавшись на противоположной стороне улицы, отметил, что Хе Ли Яофан оказался более седым, худым и согбенным, нежели на черно-белой фотографии, которую ему дали. В визитной карточке ресторана, которую он хранил в отделении для перчаток, владелец заведения значился как Хэрри Яофан. Он ухмыльнулся, подумав, что его самого здесь зовут Честер.
