души. Чьи-то руки подхватили меня под мышки, понесли, начали раздевать прямо на ходу. Страшно или больно не было, мне было обидно, что я подставился так глупо, по-детски. Нужно было сразу рубить негодяю голову и лететь в Псков, а не заниматься чёрт знает чем. Не надо было давать никаких обещаний. Врага надо давить, без пощады. Ну, зато выводы я сделал. Впредь будет мне наука.
Глава 24
Проснулся я с полным спектром ощущений от полученной раны, и стоило мне только раскрыть глаза, как чьи-то заботливые женские руки поднесли мне горькое и неприятное питьё.
— Ты что… Ангел? — спросил я, узнав в своей сиделке Евдокию.
Она засмущалась, покраснела.
— Молчи, — приказала она, и я с удовольствием выполнил её пожелание.
Каждое слово требовало приложить кучу усилий. Всё, чего мне сейчас хотелось, так это попить обычной колодезной воды, сходить до ветру и лечь спать дальше. Предательская слабость растекалась по всему телу, похоже, крови с меня натекло, как с доброго поросёнка.
— Государь шибко гневался… — сказала Евдокия. — И на тебя, и на воеводу. Насилу его государыня успокоила…
Я молча слушал, любуясь румяным лицом девушки. Евдокия тихонько рассказывала.
— Государыне легче уже стало, за твоё здравие молилась, — сказала она. — Меня отправила за тобой ухаживать.
Ну да, то, какими глазами смотрела на меня Евдокия в царицыной светёлке, заметил бы даже слепой. А уж государыня, знающая своих приближённых девушек, как облупленных, и вовсе.
Евдокия рассказала мне про поездку на богомолье, про Можайск, про то, как они вынуждены были остановиться здесь, не доезжая до Москвы, потому что царице стало плохо, про здешних кухарок, про упрямого воеводу, про то, как её попытались обмануть на рынке, про всё. Я большую часть пропускал мимо ушей, но её голос успокаивал и убаюкивал, и поэтому она продолжала говорить.
Я же прокручивал в голове вчерашний бой, понимая, что подставился сам. Позабыл, что дерусь не с честным воином, который не станет бить в спину, а с лесным татем, разбойником, у которого понятие о чести напрочь отсутствует. Даже при том, что это был не просто поединок, а поле, Божий суд.
Излишний гуманизм жителя двадцать первого века меня чуть не погубил, и я понял, что надо от него избавляться. Всё-таки на дворе совсем другая эпоха, где люди убивают друг друга без лишней рефлексии.
Отныне пощады не будет. Ни моим врагам, ни государевым, хотя очень часто это одно и то же.
— Ты меня слушаешь? — спросила вдруг Евдокия.
— Что? А, да, да! — пробормотал я.
Она нахмурилась, но поняла, что на больного и раненого сердиться глупо, и продолжила вещать мне про местного священника отца Василия, который весь из себя неприятный такой. Я снова пропускал всё мимо ушей, воспринимая всё как белый шум.
Лежал я в довольно тесной светлице, похожей на ту, в которой меня запирали, на мягкой перине, под одеялом, в одном исподнем белье. Ни своей одежды, ни пояса, ни сабли я поблизости не увидел, и Евдокия заметила, что я обеспокоенно озираюсь по сторонам.
— Ты чего? — спросила она.
— А сабля моя где? — спросил я.
— Так вот же, в изголовье висит, — сказала Евдокия.
Я посмотрел назад, убедился, что сабля на месте. Вместе с поясом. Это радовало, остаться без оружия мне не хотелось даже здесь, в самом сердце можайской крепости, в довольно безопасном месте.
— Одёжу твою забрали, постирать, заштопать, — сообщила Евдокия. — Крови натекло с тебя… Бр-р! Иной раз с мертвеца столько нет… Ой, чего это я, дура, прости, Господи!
— Кони у меня… На постоялом дворе, — сказал я. — В посаде… И вещи там…
Я же шёл в крепость, даже и не надеясь на встречу с царём, не говоря уже о том, чтобы остаться здесь. Трактирщику, конечно, прибыток будет изрядный, но я пока не настолько богат, чтобы швыряться деньгами и имуществом налево и направо.
— Так воевода обо всём уже позаботился, ему как государь… Кхм, — быстро пробормотала девушка. — Разыскали, забрали. Говорят, чуть ли не силой отнимать пришлось, трактирщик отдавать не хотел.
Мне сразу стало спокойнее. Не хотелось бы лишиться своих лошадей и припасов.
А то, что воеводе вставили горячий лом за излишнюю бдительность, с одной стороны, льстило, с другой же… Князь просто делал свою работу так, как считал нужным. Я на него обиды не держал.
— Евдокия… Помоги подняться… — попросил я.
— Это зачем ещё? — всполошилась она.
— До ветру сходить, — признался я. Терпеть уже было невмоготу.
— Лежи, не вставай! Ты же раненый, в том сраму нет! — махнула рукой девушка, достала откуда-то из-под кровати горшок. — Дело ведь такое… Царица хворала, так тоже встать не могла, в лёжку лежала, мы и за ней…
— Ну уж нет, — буркнул я, поднимаясь с перины.
Бок снова резануло острым приступом боли. Колотые и резаные раны здесь лечить умели, в отличие от инфекционных и вирусных заболеваний. Ливер у меня, вроде как, не пострадал, рана, судя по виду повязки, не гноилась. Повезло, что тут ещё сказать.
Я с превеликим трудом умудрился сесть на перине, остановился, чтобы перевести дух. Слабость пронизывала всё моё тело, меня бросило в пот. Предложение Евдокии сходить на горшок стало казаться не таким уж постыдным, но я всё же собрался с силами и встал на ноги, держась за кровать. Другой рукой пришлось держаться за рану, которая снова начала болеть.
— Ты это… Меня проводи, — попросил я. — Заблужусь ещё тут у вас…
Евдокия только подивилась моему упрямству. Но просьбу выполнила, проводила под руку. Медленно, по стеночке. Подождала, пока я сделаю все дела, проводила обратно, помогла снова лечь на перину. Прогулка лишила меня абсолютно всех оставшихся сил, и я почти сразу же уснул.
Так и лечился. Спал, отдыхал, пил жидкий бульон, болтал с Евдокией. Она почти всё время проводила возле меня, и я даже пару раз застал её спящей, когда в очередной раз просыпался сам. Такая забота тронула меня до глубины души.
В один из дней меня посетил сам государь.
Я разговаривал с Евдокией о дальних островах, открытых португальцами и испанцами, рассказывал о жарких морях, густых джунглях и зверях, их населяющих, и даже не заметил, как дверь светлицы приоткрылась и на пороге
