Поэтому они судили об альбигойстве, как о манихействе, хотя, при непреложности своих принципов, папская курия не могла дружелюбно отнестись и к пуританам вальденсам. Они для них были теми же еретиками. «Манихей – еретик, следовательно, всякий еретик – манихей» – вот принцип, по которому жили папские легаты.
История альбигойцев с 1170 до 1198 года
Альбижуа, имя страны, быстро перенеслось на все секты без разбора. Еретики обитали преимущественно в Альбижуа, следовательно, все еретики – альбигойцы. В каких бы краях Европы еретики ни жили, их хочется назвать альбигойцами, хотя бы их учение ничем не походило на лангедокские учения. Отсюда такая путаница в понятиях, этот хаос многообразных имен с противоположными определениями, хаос взглядов и суждений; отсюда такая долгая неясность истории «альбигойцев» и церковно-политических отношений того времени.
Риму, ввиду наступления противников, некогда было отличать последователей чистого Евангелия от последователей фантастического гностицизма, да там и не хотели этого. Для вождя католицизма была опасна смелость протеста, каков бы ни был характер последнего. Евангелие, да еще на народном языке, не могло служить ни защитой, ни оправданием. Оно было тут почти тем же, чем был для дуалистов апокриф Иоанна. Чистая жизнь еретиков тоже не искупала их смелости мысли, их попытки философски объяснить или евангельски очистить католическую религию.
И Рим приготовился поднять кровавое знамя. Тогда казалось, что он принужден защищать свое существование. Так были велики силы противников.
Мы оставили альбигойцев в годы торжества и прояснения собственных целей. Возвращаемся же к прерванному рассказу.
Семидесятые годы XII столетия наступили для альбигойцев под благоприятными предзнаменованиями. В Тулузе был блистательный центр ереси. Здесь дуализм открыто исповедовался двором, муниципалитетом, рыцарством; богатые купцы, множество цеховых ремесленников составляли его силу. Католические храмы были в запустении. В некоторых деревнях и замках, отступивших от католичества, храмы просто уничтожали. Правда, граф Раймонд V из политических интересов считал необходимым поддерживать папские интересы, а с ними и теснимую церковь. Но это было делом непопулярным. В столице особенно агитировал знатный богач Петр Моран. Он считался покровителем ереси, в его крепком замке происходили торжественные собрания совершенных и верных, здесь совершались публичные моления и благословения хлебов.
Граф желал подавить столь популярную ересь. Он писал аббату Сито, что прольет последнюю каплю крови за католическое дело. Он начал переписку с папой Александром III, с королями французским и английским. Людовик VII и Генрих II обещали лично прибыть на Юг и уничтожить ересь, но прежде советовали папе отправить своего легата в Тулузу для исправления дел католичества. С этой целью в столицу Лангедока прибыл в сопровождении огромной свиты кардинал Петр. Это было в 1178 году. Кардинал знал, что кроме проповеди ему и его спутникам, людям ученым, обладающим даром убеждения, придется выдерживать публичные состязания с еретиками. Еще в дороге легат мог убедиться, как шатко положение католичества в стране, в Лионе тогда гремела слава Петра Вальдо, напоминавшего своим обаянием времена Генриха; казалось, что единая церковь здесь распадалась. При въезде в Тулузу лицо кардинала должно было еще более нахмуриться: толпы горожан всех сословий теснились в воротах; сам граф, виконт Тюренн, граф де Кастельно и их рыцарская свита почтительно сопровождали легата, народ же выказывал процессии явное нерасположение. Легат мог прочесть на лицах толпящихся презрение, ненависть и даже угрозу.
«Вот они-то и есть отступники, лицемеры, еретики!» – кричали в толпе, указывая пальцем на легата и его длинную свиту.
– Это, кажется, еще меньшее из того, что предстоит увидеть, граф, – заметил кардинал, приехав во дворец Раймонда. – Полагаю, что нам придется столкнуться с нечто большим, чем с одной уличной бранью.
Вскоре был отдан приказ местному епископу и капитулу представить поименный список всех исповедующих ересь.
Сделать это было нетрудно. Имя Петра Морана красовалось впереди всех. На нем надо было показать пример строгости. Легат понимал, что всякие убеждения, уговоры народа были бы бесполезны. Противники опирались на права философской мысли, проповедники же должны были цитировать латинскую Вульгату. Поэтому надеялись запугать страхом.
Вождь и защитник тулузских еретиков был поставлен перед лицом легата. Когда его потребовали к папскому посланнику, он отказался идти. На другой день его привели под стражей, посланной графом.
– Тебя обвиняют в арианской ереси, ты заражаешь ею своих сограждан, – сказал легат.
– Это неправда, – ответил, немного подумав, Моран.
– Поклянись, что тебя оклеветали.
– Это невозможно. Христос Спаситель запретил нам клятву.
После новых уговоров окружавшего его духовенства, быть может, опасаясь быть обвиненным в еретичестве, Моран согласился дать присягу. Принесли реликвии, положили на аналой, начали петь гимн Святому Духу. Моран побледнел. Совладав с собой, он дал клятву. Но когда его спросили, верит ли он в таинство причастия, то Моран решительно отвечал, что хлеб, освященный в алтаре, вовсе не есть тело Христово. «Все члены собрания поднялись с мест при этих словах. Этого было довольно. Морана без дальнейших оправданий предали в руки светской власти. Кардинал даже заплакал от его кощунства. Хотя народ волновался, граф посадил осужденного в строгое заключение. Морану объявили, что имущество его конфисковано, что от замка его скоро не останется и следа. Чувство самосохранения и корыстолюбия взяло свое. Моран попросил помилования. Был назначен день публичного церковного наказания.
Кающегося привезли в церковь Святого Сатурнина, легат сидел у алтаря. От самого порога до кардинальского места полуобнаженного обвиненного бичевали с двух сторон епископ Тулузский и церковный аббат. Стоя на колеях перед легатом, Моран просил пощады и объявил, что сам проклинает всех еретиков, своих вчерашних братьев. Граф Раймонд V, присутствовавший в качестве зрителя при этой церемонии, не знал, что то же самое повторится через тридцать лет и с его сыном. Спустя сорок дней Моран должен был оставить Тулузу и отправиться в Иерусалим, со смирением грешника молить небо о прощении. До отъезда же его присудили каждый день босым ходить по городским церквям, и так водили его, бичуя по плечам. После сорока дней унижения он отплыл в Палестину, где пробыл около трех лет. Вернувшись, Моран получил остатки своего богатства, кроме замка, башни которого были уже срыты, заплатив графу четыреста ливров штрафа. Его и после три раза подряд продолжали выбирать в капитул, несмотря ни на что, альбигойство осталось наследственным в этой фамилии.
Следом за Мораном потребовали к легату двух архиереев альбигойских, заправлявших Тулузой и Ареном. Их звали Бернар Раймонд и Раймонд де Баймиак. В то время их не было в столице. Чтобы встреча состоялась, им дали охранную грамоту. Со всех концов Лангедока съезжались совершенные и верные посмотреть, как будут состязаться их вожди. В церкви Святого Стефана было назначено торжественное и долгожданное собрание. Одних духовных лиц и всяческой знати было до трехсот человек, тысячные толпы народа собрались возле церкви. Еретические архиереи прочли свое исповедание по обыкновению с таким евангельским обликом, что придраться было невозможно. Еретиков стали допрашивать относительно догматов, в их ответах, казалось, не было ничего вольнодумного. Восторг народа не знал пределов.
