Сразу же после этого Смит сообщил Гулду, что Джозеф Селигман — брокер помощника федерального казначея Дэниела Баттерфилда — внезапно стал не покупателем, а продавцом золота: этот факт указывал на то, что Баттерфилд знал о готовящемся федеральном шаге. (Получив прибыль, Баттерфилд вскоре — очень скоро, на самом деле, — уйдет в отставку).
Утром цена достигла максимума 162, разорив буквально сотни медвежьих брокеров и торговцев, которые были вынуждены рассчитываться по своим маржинальным счетам на ужасных условиях. (В то же время банки Сан-Франциско, где было много золота, оказались завалены просьбами из Нью-Йорка о переводе золота по телеграфу. Эти просьбы были проигнорированы, поскольку банкиры из Сан-Франциско опасались вызвать дефицит на Западном побережье.) Затем, незадолго до полудня, пришло сообщение, что Бутвелл выпустил через Brown Brothers государственное золото на сумму 4 миллиона долларов. К 12:30 цена установилась на уровне 135. В последовавшем за этим хаосе брокеры и торговцы, в зависимости от своего положения, суетились, чтобы либо отказаться от контрактов, заключенных в безумии на пике максимума, либо привести их в исполнение.
Золотообменный банк едва не рухнул под тяжестью сделок (многие из которых были спорными), нуждавшихся в клиринге. Внизу, на Брод- и Уолл-стрит, угрюмые и странно спокойные толпы разорившихся людей скапливались возле «Золотой комнаты», офиса Хита и Десятого национального (который действительно пережил бегство). По другую сторону Ист-Ривер в Бруклине стояло подразделение ополченцев, готовое двинуться в путь, если события в финансовом районе Манхэттена выйдут из-под контроля (чего не произошло). Тем временем хаос в Нью-Йорке привлек внимание зрителей на финансовых рынках по всей стране. Приличные бостонцы сгрудились вокруг телеграфа в читальном зале Биржи торговцев, цепляясь за обрывки новостей. Инвесторы, собравшиеся на Третьей улице в Филадельфии, заволновались, когда индикатор цены золота в одном крупном банке, который был напрямую связан с Золотым залом по телеграфу, погас. «Пришлось нанять мальчишек, чтобы они бегали от телеграфа к одной брокерской конторе за другой и выкрикивали надбавки», — сообщала на следующий день газета Philadelphia Ledger. «Это усугубило вавилонскую ситуацию».[308] Около тысячи индивидуальных инвесторов обанкротились в этот день. Четырнадцать брокерских домов, а также несколько банков обанкротились. Когда в пятницу вечером ошеломленные Гулд и Фиск наконец покинули здание Хита через черный ход, они привели с собой охрану и на два дня засели в замке Эри.
«Джей совсем опустился», — сказал Фиск Корбину, когда тот в воскресенье посетил замок Эри. «От него не осталось ничего, кроме кучи одежды и пары глаз».[309] Хотя в конце дня он получил небольшую прибыль от продажи золота, масштабное падение цен на акции на этой неделе означало, что Гулд задолжал значительные суммы по маржинальным сделкам с ценными бумагами. Таким образом, общий финансовый результат его схемы «золотого угла» оказался для него чистым убытком (хотя и не таким большим, как у многих других игроков). Кроме того, золотые сделки Гулда застряли в чистилище золотого биржевого банка. В понедельник Гулд получил не менее двенадцати судебных запретов, призванных защитить его интересы и интересы Фиска, каковыми они и являлись. Один из приказов назначил дружественного Гулду управляющего самим Золотообменным банком. Другой запретил «Золотой комнате» накладывать арест на контракты, купленные брокерами Гулда или Фиска в «черную пятницу». Дальнейшие судебные запреты защищали человека Гулда — Смита — от судебного преследования и запрещали «Золотой комнате» добиваться возмещения ущерба против Фиска или Гулда, кроме как через суд. На вопрос о судебных запретах помощник кассира банка «Золотая биржа» Хайрам Роджерс ответил: «О да, они приходили… по полные шляпы, пока мы наконец не перестали понимать, что делать. Нам запрещали совершать почти все действия».[310]
Когда Конгресс попросил объяснить, что случилось с прибылью от спекуляций, Фиск ответил, что она ушла «туда, где растет вязкая лоза».[311] Ароматный вальдбайн, известный также как жимолость, обычно сажали около хозяйственных построек, чтобы скрыть их запах. Ожидаемые доходы Гулда и Фиска были, выражаясь менее деликатно, чем мог бы выразиться Фиск, выброшены в дерьмо. Причем в грязную. Как писал Мори Клейн, рассказывая на сайте о сотнях судебных исков, связанных с «Черной пятницей», Джей «организовывал их в течение недель, месяцев, иногда лет, никогда не намереваясь, чтобы хоть один из них дошел до суда по существу».[312] Последний из них был разрешен только в 1877 году.
В краткосрочной перспективе попытка Джея зайти в золотой угол дорого обойдется ему, помимо рыночных потерь, еще как минимум одним крупным способом. Одним из брокерских домов, потерпевших крах после «черной пятницы», была компания Lockwood & Company. Председатель совета директоров этой фирмы, Легранд Локвуд, служил казначеем компании Lake Shore & Michigan Southern Line, которая курсировала между Чикаго и несколькими перспективными городами в Мичигане и Огайо. Компании Lake Shore также принадлежала железная дорога Buffalo & Erie Railroad, которая соединяла Lake Shore с железной дорогой Erie Railroad и New York Central. Когда его фирма потерпела крах, Локвуд был вынужден выбросить огромный пакет акций Lake Shore на рынок, который был сильно подавлен после «черной пятницы». Гулд, находясь в состоянии стресса и имея свои собственные дела в беспорядке, не мог действовать быстро. Вместо этого Вандербильт приобрел 70 000 акций Lake Shore по выгодной цене, получив контроль над компанией и добившись того, что впоследствии эта линия станет пересадочным продолжением New York Central, а не Erie.
Но в долгосрочной перспективе золотой угол обошелся Гулду еще дороже — в виде безвозвратно испорченной репутации.
Глава 20. Мефистофелии (Мефистофель)
Денонизация Джея Гулда после кораблекрушения в «Черную пятницу» была яростной и фанатичной. Негативная пресса, запущенная в конце сентября 1869 года, до сих пор не остановилась, о чем свидетельствуют ежегодные рубрики «Сегодня в истории», которые 24 сентября в газетах по всей стране регулярно проклинают душу Гулда. В эпоху самого Гулда, в 1869 году, образы разоренных мужчин (с их неявным следствием — некогда благополучными семьями, низведенными до нищенской жизни) стали основой для устойчивой репутации шакала и предателя. Густавус Майерс, один из первых летописцев и критиков Гулда, писал, что Гулд «приобрел зловещую славу самого хладнокровного коррупционера, расхитителя и финансового пирата своего времени… До конца его дней [этот образ] противостоял ему на каждом шагу и сохранился, чтобы стать постоянным укором и ужасом для его потомков. На протяжении почти полувека само имя Джея Гулда было постоянным предметом насмешек и ругательств, объектом народного презрения и ненависти, обозначением всех мерзких и низменных преступлений, с помощью которых торжествует алчность».[313]
