неоспоримом аргументе, который мог бы заставить Нико сделать паузу.
— Пожалуйста, Нико, — вздыхаю я, цепляясь за руку брата.
От него исходит напряжение, заставляющее его дрожать от ярости. Но все же Нико поворачивается, чтобы посмотреть на меня.
— После всего, что он с тобой сделал, ты все еще хочешь его защищать? — Требует он, яростно сверкая носом.
— Я защищаю тебя, — настаиваю я. — Я просто… не могу смириться с мыслью, что могу потерять тебя. Или Кассио, или Луку. И это то, чем мы рискуем, если ты сорвешься и начнешь войну с Матроной. Так что, пожалуйста, просто оставь все как есть.
Нико долго молчит, в его чертах прослеживается конфликт. Бездействие явно потребует от моего брата всего его самообладания. И я полагаю, это неудивительно. Он вырос на насилии. Это его решение для многих вещей. Особенно когда речь идет о защите его семьи.
Наконец напряжение спадает с его плеч. Он тяжело вздыхает и поворачивается ко мне лицом.
— Хорошо, Скаут, — обещает он, но в его голосе звучит неодобрение. Но он притягивает меня к себе и тепло обнимает, заключая в свои сильные, утешительные объятия. И мне так приятно оказаться в надежных, безопасных объятиях брата, который, как я знаю, никогда не отвергнет и не бросит меня. Все мои силы уходят на то, чтобы сдержать волну слез, грозящую вырваться наружу. Но я уже достаточно наплакалась. Пора стряхнуть с себя пыль и продолжать жить дальше.
Ведь если я выйду замуж за Петра, мне предстоит бороться всю жизнь. И я вытерплю каждую минуту, чтобы защитить свою семью.
24
СИЛЬВИЯ
Когда я влезаю в свое голубое вельветовое пальто на флисовой подкладке и распускаю локоны, чтобы они упали на спину, раздается звонок в дверь. Сегодня суббота, вечер свиданий с Петром, которого он неукоснительно придерживается последние несколько недель после нашего возвращения из Нью-Йорка.
Покорно вздохнув, я в последний раз проверяю себя в зеркале, прежде чем спуститься по лестнице. Альфи уже стоит у двери, приветствуя Петра в нашем доме формальным поклоном.
— Ты сегодня прекрасно выглядишь. — Замечает Петр, пробегая глазами по моему телу.
И, несмотря на его жесткий, безэмоциональный тон, в моем животе просыпаются бабочки.
— Спасибо, — бормочу я и беру предложенную им руку.
Он сопровождает меня по ступенькам к своему белому Корвету, где, как подобает джентльмену, открывает дверь со стороны пассажира. Я проскальзываю внутрь, придерживая подол своего армейско-зеленого платья-свитера, чтобы обеспечить свою скромность.
Как только мои ноги оказываются внутри, он мягко закрывает за мной дверь, и я смотрю, как он огибает переднюю часть машины.
— Надеюсь, у тебя есть настроение для морепродуктов. — Говорит он, внимательно глядя в лобовое стекло, когда включает передачу и начинает движение.
— Звучит здорово, — соглашаюсь я.
Неловкие, редкие, наши свидания лишены той интенсивной связи, которая была между нами в Нью-Йорке. Поначалу, когда Петр предложил устраивать свидания раз в неделю, я была не в восторге. Я думала, что его настроение после нашей последней ночи в его семейном поместье может быть временным, что мы снова сможем найти свой ритм. Даже если физически мы, должно быть, не настолько совместимы, как я думала. Но мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что он просто делает вид, будто все идет своим чередом. Жесткий и замкнутый, Петр ведет себя как джентльмен, не проявляя ни подлинного интереса, ни обаяния, в которые я так сильно влюбилась. Вместо этого мне предстоят часы напряженного молчания или короткие, обрывочные разговоры.
Я просто не понимаю его. По крайней мере, это происходит всего раз в неделю. И до сих пор Петр ни словом не обмолвился о том, что случилось в Нью-Йорке с моим отцом. Это значит, что отец не знает о том, что я потеряла девственность, и, видимо, Петр все еще хочет, чтобы наша помолвка состоялась. Скорее всего, этого хочет Матрона, а значит, он смирился с тем, что всю жизнь будет жить с той, с кем ему не нравится спать.
Неудивительно, что он не хочет со мной разговаривать.
Ехать долго, так как движение в городе плохое, что усугубляет дискомфорт, ведь нам нечем отвлечься. Я не совсем понимаю, почему Петр настаивает на фасаде. Наверное, мать от него этого тоже ждет.
Наконец мы подъезжаем к парковке перед рестораном RPM Seafood. Это элитный ресторан к северу от реки Чикаго, рядом с мостом Кларк-стрит. Суета центра города заполняет все мои чувства, когда я принимаю руку парковщика и поднимаюсь из машины.
Затем я присоединяюсь к Петру у входа в машину, где он снова предлагает мне свою руку.
— Добро пожаловать, — приветствует хозяйка, как только мы переступаем порог. — Столик на двоих?
— У нас заказан столик. — Говорит Петр.
И это хорошо. Заведение выглядит переполненным, в зоне ожидания уже собралась немалая толпа. Нас провожают к нашему столику, расположенному у стеклянной стены, выходящей на реку. Огни с речной набережной пляшут по поверхности воды, отражая город на дальней стороне моста.
Петр заказывает нам бутылку белого вина, от которого у меня нервно подергивается живот, ведь мы оба еще несовершеннолетние, и закуску из икры.
— Ты бывал здесь раньше? — Спрашиваю я, когда мы устраиваемся.
— Нет, но у моей семьи есть связь с владельцем, — просто отвечает он.
Его палец рассеянно обводит основание пустого винного бокала, а затем он берет ножку между пальцами, чтобы покрутить изящную деталь. Я приостанавливаюсь, ожидая, не попытается ли он завязать разговор. Но в очередной раз разочаровываюсь, видя, что это будет еще один вечер мучительно односторонних расспросов. Подавив вздох, я переключаю свое внимание на вид за окном.
По крайней мере, на него приятно смотреть.
Между нами и рекой раскинулся внутренний дворик — популярное место для отдыха клиентов в летнее время. Но с наступлением поздней осени в Чикаго из-за пронизывающих ветров сидеть на улице становится почти невыносимо, особенно ночью.
Тем не менее, это делает мой вид еще лучше.
— Ты закончил с экзаменами? — Осмеливаюсь спросить я, когда приносят вино и наш сервер уходит с нашим заказом.
— Да. — Петр отпивает совиньон блан, и его серые глаза на мгновение изучают меня, их непостижимая оценка нервирует. — А как твои художественные проекты? — Наконец спрашивает он.
В его глазах пляшет неуверенность, и я думаю, не думает ли он о моих рисунках. С тех пор как мы вернулись в Чикаго, я нарисовала еще несколько, хотя он не должен этого знать. Я не показывала ему ни одной из
