вам расскажет, что на нашу рыбку успели поставить новшество: на всех механизмах стоят специальные резиновые амортизаторы, и чтобы вывести их из строя, бомбу нужно уложить гораздо ближе, прицельно, а не швыряя на волю случая. Поначалу нас решили взять на измор, но, похоже, у янки тоже нервное командование, оно требует немедленный результат. Командиры эсминцев могли бы предъявить всплывший мусор и топливные пятна, но всё говорит о том, что мы нарвались на опытных ищеек.
Зимон встал, затем снова сел. Воздух в лодке был тяжёлый, с примесью горелого масла, и без необходимой дозы кислорода в мышцах ноги превратились в неповоротливые бетонные тумбы. От смрадных испарений аккумуляторных батарей, поднимавшихся зелёной дымкой из-под палубы, голова казалась чугунным и совершенно бесполезным, нелепо примостившимся на шее, ядром. Мысли в ней ворочались с неимоверным трудом, словно перемещали горы. Но Зимон уже понял, что он на пороге горького открытия. Вспомнился разговор с Шеффером, его непонятые намёки, неестественное поведение. Да и фигура уважаемого всеми подводниками адмирала Фридебурга вдруг приобрела зловещий оттенок. Не будет штабной адмирал такого уровня водить в атаку лодки – это удел молодых обер-лейтенантов и капитан-лейтенантов. Адмиралы привыкли планировать и командовать, и глупо от них ждать чего-то другого.
– Рикен, – позвал боцмана Зимон. – А ведь я вспомнил.
– О чём, герр командир?
– О короле Викаре.
– А… тот, что у викингов?
– Да. Его принесли в жертву. Как и нас.
– Так мы, наконец, покинем это место? – забеспокоился Бауэр. – Только боюсь, что это будет не так-то просто. Сдаётся мне, что мы влипли как в паутину муха. И влипли всеми лапами! Стоит шевельнуться – и нам конец.
– Как муха? Вы сказали – как муха? Бауэр, я теперь буду называть вас мухой. Трясущейся в паутине, навозной мокрой мухой. Уйти мы могли в любой момент. И какой бы умник там ни крутился над головой, у нас в рукаве всё это время лежал козырной туз.
– Что вы хотите сказать? – покраснел Бауэр.
– Наш туз – это сильное подводное течение. Лодку выдают вращающиеся винты. Как ни ломали головы наши учёные мужи, но справиться с кавитацией так и не смогли. Но стоит Адэхи оторвать лодку ото дна, и через час мы сможем наблюдать эсминцы с расстояния нескольких километров. И заметьте, не совершив при этом ни одного оборота винтом. И судя по его хитрым глазам, наш инженер тоже неплохо разбирается в игральных картах.
– Верно, господин капитан-лейтенант, – улыбнулся Адэхи. – С самого начала я был уверен, что именно так вы и поступите. Прикажете начинать?
Глава одиннадцатая
Клим спустился в лодку и, вытерев вмиг вспотевший лоб, подставил кружку под кран с питьевой водой. Из бронзового наконечника полилась горячая струя.
– Штурман ради интереса замерял температуру, – произнёс появившийся за спиной Майер, держа в руках стеклянную бутылку. – Пятьдесят градусов. Ничего не поделаешь – тропики.
U-396 приближалась к экватору. Давно остался позади Канарский архипелаг, грядой облаков исчезли за горизонтом острова Зелёного мыса, и сейчас впереди простирался лишь огромный океан. Сюда не долетали самолёты, здесь не проходили корабли. Их отмеченные на карте штрихпунктирные линии трасс пролегали значительно южнее. Зато вода кишела акулами и дельфинами. Экипаж приноровился ловить простынями перелетающих через лодку летучих рыб, и меню кока Мартина теперь сплошь состояло из названий громких аристократических блюд. Он вывешивал лист своей стряпни в проходе рядом с камбузом, и каждый, проходя и читая, мог представить себя не меньше, чем графом или, по крайней мере, бароном – уха по-дрезденски с ароматными крылышками, рыбное филе в соусе из сливочного масла, гравлакс в укропной подливке с соком лимона, тартар из королевского тунца. Хотя в сущности всё это было вариациями на тему – какая часть тела всё той же летучей рыбы оказалась в тарелке, но на экипаж такой подход имел благотворное влияние. После стольких месяцев изматывающего плавания, измождённые, обросшие лохматыми бородами, серые, с зеленоватым оттенком лица вдруг порозовели, запавшие глаза с чёрными кругами засветились, в них появилась жизнь. Большую часть времени экипаж проводил на внешней палубе, и свежий морской воздух с хорошим питанием сделали своё дело. Тропическое солнце высушило все деревянные части, а прикасаться к железу в разгар солнцестояния стало опасно, и моряки лежали на палубе строгими рядами, как тюлени на узкой линии каменного пляжа. В зловонные и влажные отсеки лодки спускались лишь на время вахты. И хуже всего приходилось механикам. Машинное отделение давно превратилось в раскалённый ад, и даже ночью, когда исчезало тропическое солнце, температура не понижалась ни на один градус. Люди купались в собственном поту и масле, считая минуты до конца вахты, чтобы срочно вылезти наружу. На палубе всегда держали шланг, и, к огромной радости выбравшихся из недр отсеков, их тут же поливали забортной водой. Целыми днями матросы лежали на палубе, и вскоре серые лица покрылись загаром. Как по волшебству зажили сыпь и нарывы. Всё чаще слышались шутки и смех. Иногда делали остановку и устраивали купание в чём мать родила. Стирали морской водой одежду, бросая на верёвке в бурный кильватерный след, и никакая стиральная машина не справилась бы лучше. Пользуясь тем, что уже несколько дней был штиль, на ночь укладывались на одеялах и подушках на палубе, здесь же и ели. Существование и быт экипажа неожиданно заиграли яркими красками, и это сыграло двоякую роль.
Прикрываясь от поднимающегося утреннего солнца самодельными тропическими панамами, Зимон с Мацудой наблюдали из рубки за этим праздником жизни с разными чувствами.
– Как думаете, многие из них сейчас размышляют о торпедных атаках или мечтают об удачных попаданиях? – спросил японец.
– Ни один, – уверенно заявил Зимон.
– Ни один, – согласился Мацуда, – и даже вы. А как же принцип – держать экипаж в железных рукавицах?
Зимон лениво потянулся.
– Даже железо, если не давать ему передышки, идёт трещинами. От небольшого отдыха моя репутация строгого командира не пострадает, а они приобретут человеческий вид.
– Понимаю. Не понимаю только, что вы будете делать с таким экипажем, если вдруг появится враг. Путь воина – это не радость жизни, а ожидание смерти. Всего лишь единственный уточняющий штрих, Хильмар-сан. Взгляните на нас – японцев. Почему-то у вас, европейцев, принято считать, что наши камикадзе перед последней атакой наслаждаются всеми радостями жизни. Пьют дорогие вина, купаются в женских ласках, едят блюда с императорского стола. Всё не так. Их существование делают изначально невыносимым. Ещё живых их убеждают, что они уже покойники. Отрезая путь назад, рассылают семьям письма памяти. Друзья их
