мне была симпатична. Знаете, так бывают симпатичны абсолютно беззлобные и неприспособленные к реалиям люди? С ними легко и им от вас ничего не нужно, впрочем, как и вам от них.
— Послушайте, послушайте, — будь ты трижды неладен Герман Сергеич, одетый в слишком короткую пижаму. Гражданин Горошко — так он подписывался под своими манифестами. — Сегодня, мне опять не доложили сахару в чай! Возмутительный случай! В столовой обкрадывают пациентов!
Меня он с самого начала считал кем-то тайным, засланным в нашу больничку с целью расследований и вскрытий фактов. И ловил везде, где только видел. Печалей и горестей за время нашего знакомства накопилось почти на десять страниц. И все пасквили, снабженные размытым обращением «В компетентные органы», были вручены мне лично, о чем я расписался в замурзанном блокноте. «Держите это на контроле» — доверительно советовал он. — «Здесь сплошные нарушения!». Режим конспирации, введенный им, был настолько силен, что, встречаясь со мной в столовой, он отводил взгляд, делая вид, что мы не знакомы.
— Не сейчас, Герман Сергеевич. Я занят.
Но это же клещ в полосатой пижаме, репей, прицепившийся к шнуркам. Пока мы препирались, внуки Веры Павловны уже проникли в дверь. Я отчаянно отбивался от гражданина Горошко бухтевшего разоблачения.
— Парамонов вчера вынес три «пиджака» и продал. Да- да! Я все видел. А Марк Моисеич…
— Что Марк Моисеич? — произнес неожиданный главврач. Все главврачи внезапны, они ходят мягко как фламинго, вытягивая шеи, с загадочным видом прислушиваясь к бурлящим толчкам, шелесту страниц в ординаторской, приглушенному мату санитара Арнольда, волокущего матрас очередного энурезника. Правдорубец Горошко мгновенно оставил нас, впитавшись в окружающую сирень. — Почему посторонние на территории? Чья это машина?
— Да вроде внуки приехали к Вере Павловне, — пояснил я.
— Какие внуки? Откуда внуки? Как к Вере Павловне? Где Прохор? — расподозревался милейший психиатр.
— Да у нее сидят, — крикнул я, целя в спину удалявшегося эскулапа. — Двое их.
Он досадливо отмахнулся, топая к дверям. У Веры Павловны должно было образоваться поистине великое собрание.
* * *
Пришельцы уютно расположились на кровати бабки Агаповны, бесцеремонно выставив ту в коридор. Бабка, уязвленная обращением, замерла у двери в позе индейца сиу, выслеживающего очередного француза отошедшего отлить. Серые старческие глаза тлели обидой. А за поколупанной многочисленными постояльцами дверью велись великосветские беседы.
— Мы вам со Славиком купим уютный домик, Вера Павловна, — вился внук. — Знаете такой, с абрикосовым садиком…
— Ну не знаю, не знаю, Женечка. Я уже запуталась. Домик, наверное, дорого стоит? — в ее серых глаза было разлито сострадание.
— Ничего, — заявил тот с интонацией Портоса. — Вера Павловна, голубушка, мы не постоим за затратами. Небольшая проблемка — это дарственная на квартиру. Мы бы, конечно, не возились с документами. Но уж очень хочется помочь. В этом мире так мало стоящих людей. Вам, наверное, самой трудно уже. Все эти разъезды. Рынки. А там у вас будут грядочки. Помидорчики, огурчики.
— Бха, — с этим звуком Женечкин брательник, мостящийся на девической постельке бабки Агаповны, провалился в вылежаное той за три года углубление.
— Капусточка, — протянула сирота, с кряхтением выбираясь из цепких сеточных объятий.
— Право, может быть, не стоит? — Вера Павловна была огорошена. — Меня внучка обещала забрать. Она замужем за иностранцем.
— Тогда берите деньги, Вера Павловна, берите их, — страстно заключил посетитель. — Много у нас нет, но можем дать тысяч тридцать пять — сорок. Будете жить у внучки, и покупать себе огурчики, помидорчики.
— Капусточку, — подтвердил второй родственник, опасливо косясь на коварное ложе.
— Деньги у нас при себе, вот только подпишите здесь и вот здесь, — услужливо продолжил Женечка. На этом моменте овощные переговоры были внезапно прерваны.
— Что здесь происходит? — неожиданно осведомился любезный голос Марка Моисеевича. Тот маячил в дверном проеме с найденным в кладовке не выспавшимся Прохором. Вера Павловна, сосредоточено пересчитывающая деньги замерла.
— Это по квартире, Марк Моисеевич. Ребята помогают мне ее продать.
— А как же наши договоренности, Вера Павловна? Мы же почти договорились?
— А ты кто, колобок? — вежливо поинтересовался внук Женечка. — Дверь прикрой. Посетители мерзнут.
— Прохор, — спокойно произнес эскулап, — вызывайте милицию и кликните Арнольда.
— Так, — грустно заключил один из кожаных сирот, принявшись собирать автографы Баронессы, — Нас здесь не ждут. Нам здесь не рады.
— Факт, Жека, — подтвердила жертва кровати, рассматривая насупленного Прохора с видом, каким мясник на рынке рассматривает карту разделки туши. — Негостеприимное место.
— Может хлорпромазину? — предложил широким жестом главврач, щурясь на листки, бережно вкладываемые в папочку. — Для поднятия настроения?
На этой фразе все хорошее закончилось и началось. Оно само по себе (хорошее) имеет циклический характер. Вроде припадков у эпилептика. Брык! — закончилось, бам! — началось. У него два положения на выключателе, без полутонов. Если уж включилось, то открой рот и хлебай во всю пропускную способность. Запасай запасец. Завтра или в следующую секунду такого уже не случится.
Как там перли немцы у Арденн? С «Лили Марлен» и губными гармошками. Рукава засучены, каски нахлобучены. Воняя выхлопом Майбахов и БМВ. Тигры, пантеры, элефанты — зоопарк, емана! Зрители разбегались по всем направлением, не разбирая дороги. Дранг нах. Азохен вэй и кегли в стороны. Марку Моисеичу прилетело под дых. Прохор с грохотом катился по линолеумному полу, сохраняя на лице серьезное выражение. Фиеста! Танцы! Только сегодня! Сергей Лемох и группа «Кармен». Обедню сиротам, прорывающимся на волю, чуть не испортила мстительная бабка Агаповна.
— Пушистик, — она приобняла Славика за трескающиеся ребра — Пряник хочешь?
Мысль о том, что он «Пушистик» видимо заткнула тот тонкий трубопровод, по которому у второго внука гражданки Лучниковой В.П. текли мысли, и он лишь беспомощно пискнул в ответ на заманчивое предложение.
— Говори, блядь! — неожиданно обиделась бабка. Заглянув в ее глаза тот, увидел в них себя с пряником во рту возлежащего в черном костюме и свежих тапках на деревенских дровнях, и это была ни в коем разе не свадьба. Оставив на память в цепких девичьих руках правый рукав, сироты резко эвакуировались из здания.
Интересны все — таки судьбы у людей, бывало, обижаешься на сущую ерунду. Пуговицу на ширинке, отскочившую на встрече с директором банка. Гнутый болтик, никак не влезающий
