Макс Акиньшин. Сборник рассказов (сайт author.today)
Второе января доктора Мезенцева (2020)
— Извини, Татьян Евгеньевна, вырвалось. — звякаю скальпелем в ванночке, мальчик съеживается, но по-прежнему вертит в руках мою кривую поделку. Детства чистые глазенки, мандарин бы тебе подарить Аслан, но нету. Извиняй джигит, тут на сто километров мандарин нет. И Деда Мороза с Новым Годом. Тут мы убиваем, потому что ваши убивают нас. Мы как змеи кусаем собственный хвост. И никто не виноват, никого не колышет, что у тебя нет Нового года. Мне жаль тебя и себя жалко, потому что я не выспался и хватанул с Жекой спирта. Во всем этом гнусная, говенная предопределенность, пацан. Первое января или второе? Похмелье. Только вот осколки с бинтами ну ни в какую не лезут в эту картину. Праздника они не добавляют, я вздыхаю.
Ну и как они прошли, а?
Интересный вопрос, Вадик! Ой, какой интересный.
Айдар со своей махрой опять в невменозе наверно. Все как один колются промедолом и курят драп. Коматозники, бляха муха. Хер с ним, с Айдаром, конечно, однажды он проснется не там, где планировал. Удивят его местные. До полного изумления удивят. По сегодняшней жизни, даже в сортир ходить, предварительно в очко глянув, вдруг там твой заклятый друг обустроился с комфортом? Вдруг ему только твоей задницы не хватает, для полного восторга? Это понимать надо. Невеселые времена, совсем невеселые.
Праздник — не праздник.
Жизнь — не жизнь.
Существование.
Между небом и землей.
Никакого покоя на этой земле.
Никакого.
И спать хочется.
Я рассматриваю руку пятилетнего мальчика. Нехорошая рука, прямо скажем. Плечо вздулось и посинело. Увидев хирургические ножницы, он ревет. Силы в нем немного, но это мешает. Я боюсь его поранить и успокаиваю, выкладывая почти весь свой запас:
— Нохче у? Дац кхэра. — и протягиваю узел из капельницы отдаленно напоминающий собаку. — Смотри, джигит, жал. Жал! Понимаешь?
Он ревет еще громче. Из — за занавески отделяющей процедурную от приемного выглядывает озабоченная Романова.
— Чо тут?
— Мать позови, не дается он.
Пацан, что-то лопочет, опасливо косясь на ножницы. В глазах слезы. Вот тебе и новый год, доктор Мезенцев. Вчера был. И раненых вчера было чуть более чем до дохрена. Праздник как-никак и голова гудит по-взрослому. После четырнадцати часов перевязок и прочих пряников. Все-таки, как они прошли через охранение? Завтра поговорю с Соломатиным, он Айдару поставит клистир. Для прочистки совести.
— Татьяна Евгеньевна! — кричу я в пространство. — Мать веди, твою ногу за колено.
В процедурную робко затекает местная в чувяках с меховой оторочкой и в порванном платке на голове. По-русски она тоже ни бельмеса и я злюсь.
— Кхежа, зуда. Смотри, женщина, я сейчас твое творчество срежу, чуть-чуть почищу, не больно, и дам ему шоколадку. — я киваю на пацаненка, который вертит в руках мой узел из капельницы.
Она смотрит на меня, в ее глазах полощется страх. Ну, какого тогда ты перлась сюда, милая? Мы же современная медицина! У нас передовые технологии — зеленка и промедол. Ну и всякое: йод и фантазия фершала. Кстати, есть ли детский промедол? В ярких таких упаковках с разноцветными мишками, этой мысли я улыбаюсь. Они успокаиваются. Мать что-то говорит маленькому пациенту. И пацаненок, наконец, дает осмотреть руку.
— Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит. — произношу я. — Тебя как зовут, джигит? Санна кхайха?
Глаза малыша оттаивают, и он говорит:
— Аслан.
— Это хорошо, Аслан. — я отдираю размоченный грязный бинт. Все не так плохо, как оказывается, синюшность — это грязь, под ним всего лишь небольшое нагноение. Паренек шипит, но смотрит на меня без опаски. Осколок мелкий и сидит под кожей. Я вожусь с ним, напевая что-то из Крокодила Гены. В подарок пятьсот эскимо. Такая педиатрия, Мезенцев. У тебя по ней всегда была твердая тройка.
— Вадик! — Левдик скучает в приемном — А ну- ка скажи мне: «Прибор, который необходим морякам»? Десять букв..
— Гондон, Жень. Им в каждом порту потребен.
— Ох, и дурак ты, Вад. Астролябия, хе! — он разгадывает кроссворд, который уже кто — то решил. В перерывах между рейсами «шишиг», Женька тоскует без дела и, стерев карандашные ответы, щурится в свете «летучей мыши». Свет нам дают только по большим церковным праздникам, а соляра у нашего краснознаменного санбата почти на нуле. Как там говорил дедушка Ленин? Электрификация? Вот тебе дедушка и электрификация. Хлебай полной ложкой. За окном почти двадцать первый век, а доктора до сих пор в калошах. Потому как без калош в этом пластилине пропадешь. Сгинешь, в какой нибудь колее заботливо вырытой гусеницами. Я обкалываю края раны.
— Ну, как вы можете, Вадим Алексеевич?! — это Романова стоит на страже культуры. Стойкий оловянный солдатик среди запаха крови, костров и дезинфекции. Могу, товарищ прапорщик Романова. Доктор Мезенцев, поставленный раком на голову, еще не такое может завернуть. А вот верните его в нормальное положение, дайте кабинет и медсестричку, а главное, сна мне дайте. Костюм зеленый хирургический. Список моих пожеланий прост и понятен.
— Извини, Татьян Евгеньевна, вырвалось. — звякаю скальпелем в ванночке, мальчик съеживается, но по-прежнему вертит в руках мою кривую поделку. Детства чистые глазенки, мандарин бы тебе подарить Аслан, но нету. Извиняй джигит, тут на сто километров мандарин нет. И Деда Мороза с Новым Годом. Тут мы убиваем, потому что ваши убивают нас. Мы как змеи кусаем собственный хвост. И никто не виноват, никого не колышет, что у тебя нет Нового года. Мне жаль тебя и себя жалко, потому что я не выспался и хватанул с Жекой спирта. Во всем этом гнусная, говенная предопределенность, пацан. Первое января или второе? Похмелье. Только вот осколки с бинтами ну ни в какую не лезут в эту картину. Праздника они не добавляют, я вздыхаю.
— А скажи мне, брат по разуму. — паясничает Женька, — чем отличается гондольер от маркшейдера?
— Длинной. кхм…протуберанца.
— А у кого длиннее? — серьезно спрашивает Левдик.
