бег,
Чтоб подсмотреть за мной. Я предавался
Сну ради снов и некоего сна,
Которого чурается сознанье,
А он освобождает нас от ноши
Удела, выпавшего на земле.
Богиня в образе луны, Диана,
Меня увидев спящим на холме,
Ко мне в объятья – золото и нежность —
Сошла в одну пылающую ночь.
Я прикрывал свои земные веки
И не хотел смотреть в ее лицо,
Запятнанное тленными губами.
Я пил медвяный аромат луны,
Из дальних далей слыша свое имя.
Прохлада щек, которых я искал,
Глухие русла нежности и ночи,
Касанье губ и трепет тетивы.
Не помню, сколько длилось это счастье,
Да и какие мерки подойдут
Его корням, цветению и снегу?
Меня обходят стороной. Ужасен
Обычный смертный, избранный луной.
Минуют годы. Но одна тревога
Не покидает днем меня. А вдруг
Та золотая буря на вершине
Была не явью, а всего лишь сном?
Я говорю себе: воспоминанье
И сон – одно, но утешенья нет.
Я одинокой тенью обегаю
Земные тропы, но везде ищу
В священном мраке первозданных таинств
Дочь Зевса, безмятежную луну.
Схолия
После двадцати лет трудов и диковинных приключений Одиссей, сын Лаэрта, возвращается в Итаку. Вооружась стальным мечом и луком, он вершит положенное возмездие. Пораженная, испуганная Пенелопа не решается узнать чужеземца и, чтобы его испытать, прибегает к секрету, известному им, и только им двоим: секрету их брачного ложа, которое не в силах сдвинуть никто из смертных, поскольку пошедшее на него оливковое дерево вросло корнями в землю. Так гласит история, рассказанная в двадцать третьей песни «Одиссеи».
Гомер понимал, что прямыми словами о мире не расскажешь. Понимали это и греки, чьим природным языком был миф. Рассказ о брачном ложе, оно же дерево, – своего рода метафора. Царица узнала, что незнакомец – царь, в ту же минуту, когда увидела себя в его глазах, когда почувствовала по его ласкам, что это ласки Одиссея.
Скуднее праха
Я проклял свой удел. Скупой судьбой
Я награжден семнадцатым столетьем,
Кастильской обыденщиной и пылью,
Бесменным повтореньем, новым днем,
Что снова обещает стать кануном,
Советом брадобрея и попа,
Растущим одиночеством и вздорной
Племянницей, не знающею букв.
Я в возрасте. Случайная страница
Другие мне открыла времена
Словами Амадиса и Урганды.
Я продал земли и скупил тома
Правдивейших рассказов о деяньях:
Граале, что хранит Христову кровь,
Истекшую для нашего спасенья,
Бесценном истукане Магомета,
Зубчатых стенах, стягах и клинках
И вероломном чудодействе магов.
Герои-рыцари, скача по свету,
Отстаивали попранную честь
И восстанавливали справедливость
Ударом неподкупного меча.
Бог захотел, чтобы его посланец
Вернул ту доблесть нашим временам.
Он снится мне. Я чувствую его
В своем никчемном холостяцком теле,
Не зная, как его зовут. Кихано,
Я стану рыцарем. Своим же сном.
Найдется в старом доме тарч из кожи,
Клинок толедских мастеров, копье
И книги, что направят эту руку.
Направят руку? Своего лица
Я век не знал и в зеркале не вижу.
Скуднее праха, я всего лишь сон,
Который ткет из снов своих и бдений
Отец и брат мой, храбрый капитан,
Сражавшийся в Лепанто и знакомый
Слегка с латынью и чуть-чуть с арабским…
Чтоб видел я во сне того, другого,
Чья память не изгладится теперь
Из жизни поколений, умоляю:
– Продли свой сон, сновидец мой и Бог.
Исландия
Какое счастье для мира,
Исландия морей, что ты есть на земле.
Исландия тихого снега и бурлящей воды.
Исландия ночи, что объемлет сон и бессонницу.
Остров белого дня, что возрождается,
юный и смертный, как Бальдр.
Холодная роза, тайный остров,
ты был памятью о Германии
и сохранил для нас
ее угасшую, погребенную мифологию,
кольцо, что порождает девять колец,
огромных волков железного леса,
что проглотят Луну и Солнце,
корабль, построенный Кем-то или Чем-то
из ногтей мертвецов.
Исландия спящих вулканов
и тихих овчарен.
Исландия спокойных вечеров
и могучих мужчин,
сегодня они – моряки, рыбаки, священники,
а вчера открыли континент неизвестный.
Остров длинногривых лошадей,
что пасутся на траве и лаве,
остров воды, полной монет
и несбывшихся чаяний.
Исландия мечей и рун,
Исландия, великая впадина памяти,
в которой нет печали.
Гуннар Торгильссон (1816–1879)
Память времени
полна кораблей и шпаг,
и праха империй,
и шелеста гекзаметров,
и мощных коней боевых,
и стонов, и строк Шекспира.
А я хочу помнить тот поцелуй,
что ты мне подарила в Исландии.
Книга
Вещь как любая в мире, но еще и
Оружие. В Британии ее
Сковали в тысяча шестьсот четвертом,
Отяготив видениями. В ней
Теснятся ночь и пурпур, шум и ярость.
Держу ее в руке. Кто б мог сказать,
Что в ней – геенна: шайка бородатых
Колдуний-парок, ярые клинки,
Блюдущие свирепый кодекс мрака,
Нежнейший воздух замка на отроге,
В котором сгинешь, нежная рука,
Способная моря наполнить кровью,
Неумолимый меч и ратный гул.
И вся эта немая буря спит
В одной-единственной – из многих – книге
На безмятежной полке. Спит и ждет.
Игра
Они не смотрели друг на друга. Наедине во мраке они были серьезными и безмолвными.
Взяв ее левую руку, он снимал и надевал ей кольца из слоновой кости и серебра.
Затем он взял ее правую руку, снял и надел два серебряных кольца и золотое кольцо с тяжелыми камнями.
Она по очереди протягивала руки.
Это длилось недолго. Их пальцы сплелись и ладони соединились.
Они действовали с осторожной неспешностью, словно боясь ошибиться.
Они
