никогда не разделяться… если бы…
— Все в порядке?
Нет.
— Угу.
— Ладно… тогда засыпай…
Во сне я откатываюсь на бок — и сквозь дрему чувствую, как меня прижимают к себе, спиной к животу, горячему, твердому… жар этот путает сознание и мешает мысли… они липкие и ломкие, эти мысли, как будто не мои, чужие… ладонь на животе… мятая простынь под бедром… жарко… капли пота между грудей, в паху, в прогибе позвоночника… жарко…
Темнота все же уволакивает меня в свои недра, чтобы вытолкнуть под утро — всю взмокшую, слегка одуревшую, едва соображающую… за спиной по-прежнему — жар и твердость тела, мне неловко от собственной скользкой кожи… сквозь остатки полусна я подумываю подняться в душ — когда ощущаю прерывистое дыхание затылком, когда ладонь на животе начинает его поглаживать… осторожно… кончиками пальцев… улыбка сама собой растягивает губы…
Я тоже… очень скучала…
Он гладит осторожно… словно боится разбудить… хочет приласкать спящей? живот сводит, долго ли я смогу притворяться? скоро он поймет, что я не сплю… если еще не понял… но пока… пока можно сделать вид, что я и правда сплю… расслабить бедра… чуть теснее прижаться к его животу и… ооох… одно это чувство… когда он, каменный настолько, что это должно быть больно, вжимается в мою спину… чуть потирается… так легко, словно дрожит… Понял или нет? Запах его возбуждения — резкий, вышибающий мозги — его запах уже достиг меня, а мой… мой запах?.. Чувствует ли?..
Ладонь тура вздрагивает, когда я накрываю её своей и тяну ниже — туда, где она уже необходима. Натянутое белье — и обжигающие пальцы погружаются в горячую влажность, мне стыдно от звуков и хорошо от этого стыда. Хриплый стон над головой, прямо в волосы, он дергает пальцами нервно и неровно… хорошо… господи… может… может стоит вот так… попробовать… у нас давно не было… поэтому… ооох…
Сводит ноги, сводит стопы… слишком резко… слишком… тише… не так… быстро…
Я касаюсь его запястья, цепляя шероховатость бинтов, давлю на пальцы, стараясь их замедлить — да, вот так, медленнее, а еще лучше, если внутри… да… дааа…
Стоп.
Бин. ты?
Полуприкрытые, глаза мгновенно распахиваются. На моем животе, у меня между ног рука, обмотанная полосами бинтов.
Мар больше не носит бинты.
4-13
Я дергаюсь так сильно и резко, что он отпускает — наверное от неожиданности. Разворачиваюсь — и душу возглас, ударившись спиной о стену. Застывая от обрушенного осознания, я только и могу, что смотреть.
Раш медленно садится на постели, глядя на меня все еще потемневшими от возбуждения глазами. Обнаженный до пояса, он подносит руку к лицу — ту самую руку! — и не сводя с меня глаз, медленно прижимает её ко рту.
— Что ты делаешь? — вырывается у меня задушенное, а взгляд сам собой мечется к двери. — Рехнулся? Совсем уже? Если Мар узнает…
— Он знает.
Что?..
— Мар знает, что я здесь.
— Что… что ты…
Раш смотрит почти не моргая — за возбуждением в его глазах расцветает насмешливое отчаяние.
— А я говорил, что это плохая идея… Упрямый придурок…
— Раш, что происходит? Что, твою мать, происходит?!
— Он разрешил. Пока ты спишь.
Разре…что? Что?..
— Но ты проснулась и естественно уловила разницу. Так что это была реально отстойная идея…
Подождите… стоп-стоп-стоп, это неправда… это не может… как он мог сам…
— Мар… разрешил тебе…
— Немного побыть с тобой. Пока его нет. Чтобы я не сдох.
Внутри стучит — все громче и громче, заглушая все связные мысли.
— Он разрешил. Тебе. Трогать меня. Делать… все это?
— … а я говорил…
— А ты согласился. И трогал меня. Потому что он разрешил. Так?
— …Так. Можешь ударить меня, если хочешь.
Я очень хочу, но руки онемели.
— Придурки… Два конченых придурка. Разрешил. Разрешил, мать твою! Совсем конченые! Как можно было… разрешать меня трогать… моего не спросив разрешения?!
Внутри клокочет и лопается что-то огромное, чудовищное и страшное. Ослепленная этой вспышкой, я вскакиваю с кровати — выйти, выбежать из комнаты, из дома, из тела выбежать, вырваться, броситься, так нельзя, нельзя, нельзя, как он мог, как он мог, как он мог!.. ступени, ступени, пол-порог-камни, деревья, снова камни… боль отрезвляет меня уже далеко от дома, на краю оврага — босые ступни все исколоты, на лодыжке чуть сочится кровью тонкий порез. Я смотрю на свои ладони — они плоские, как лист бумаги, и темные лунки на них кажутся нарисованными.
Гудит ветер над головой, путаясь в древесных кронах. Вокруг ни души — к этому оврагу редко заходят. Поднятая яростью сила утекает в каменистую землю — и тянет меня за собой, тянет на камни… руки находят и обнимают плечи, мне жалко себя практически до слез.
Так нельзя… так ведь нельзя… что бы я там не думала о Раше… что бы я не чувствовала… но так нельзя…
Серо-голубое небо надо мной гудит, расплавленное тяжестью уходящей ночи, встречая еще большую тяжесть утра. Скоро тут станет жарко… так жарко, что камни эти превратятся в мягкую глину… как долго я смогу тут быть, прежде чем придется вернуться… куда? Как туда возвращаться… как говорить и как смотреть… зная, что один позволил другому, а другой позволил себе… а главное…
А главное зная, что сама испытала при этом.
Стон хоронят ладони — едва слышный. Сбившееся дыхание наматывает легкие на позвоночник, и шаги за спиной я слышу, когда они останавливаются. Оборачиваюсь…
Ну конечно. Кто же еще.
Впервые со дня нашей встречи я вижу его таким — и отворачиваюсь. Не хочу смотреть. Не могу смотреть. Не могу сейчас быть рядом с ним.
Легкое, почти невесомое касание к плечу пускает по всему телу судорогу — стылую, скользкую. Не хочу… не трогай… не сейчас…
— Твои ноги…
— Все нормально.
— …
— Все. Нормально.
— …прости меня.
От голоса и лица его, мельком увиденного, что-то рассыпается внутри — и я подрываюсь.
— Прости?! Ты чем думал!.. Ты… как ты мог так… разрешить ему… со мной… Как ты мог, Мар?!..
Он смотрит молча — весь почерневший, весь огрубевший, как будто больной, он не отводит взгляд, не опускает голову, он молчит и смотрит на меня — так, как будто сейчас умрет. Ну что ты так смотришь?! Ведь ты сам позволил этому случиться! А теперь все поворачивается так, словно это мне нужно тебя утешать!..
— Зачем, Мар? Я что, так мало значу для тебя?..
Лицо его искажается — словно дотронулся до оголенного провода. Шагает
