разнёсся тревожный слух. Этому слуху все охотно поверили, и возбуждение народа в Лхасе было крайнее тревожное. По словам монголов, стар и мал в столице далай-ламы кричали: «Русские идут сюда затем, чтобы уничтожить нашу веру, мы их ни за что не пустим, пусть они сначала перебьют всех нас, а затем войдут в наш город».
Для того же, чтобы подальше удержать непрошеных гостей, все нынешнее лето тибетцы выставили пикеты от ближайшей к границе деревни Напчу до перевала Тан-ла, что составляло протяжённость примерно 200–250 км, но к зиме эти пикеты были сняты, так как в Лхасе думали, что путешествие русских было отложено.
В сопровождении монголов путники сделали переход и, чуть позже перед остановкой, встретили тибетских чиновников с их конвоем. Николай Михайлович предъявил свой пекинский паспорт и заявил, что они имеют на это разрешения китайского императора и, следовательно, не пускать их далее они не имеют никакого права, на что потребовали аргументированного разъяснения.
Чиновники, заранее проинструктированные как поступать в случае упорства, просили караван обождать на месте до получения ответа из Лхасы, куда тотчас же отослали нарочного с изложением подробных обстоятельств дела. Ответ обещали дать через двенадцать дней. Это пока устраивало Пржевальского, и он согласился. Тогда тибетцы переписали фамилии и число казаков, а также данные паспорта, и поспешно уехали в Напчу.
Пржевальский, судя по имеющейся у него информации, решил, что именно китайцы преградили им дорогу в Тибет, и именно они хитро распустили слух о том, что тайная цель нашего путешествия есть похищение далай-ламы.
Пржевальский рассуждал так: «Даже если бросить часть клади и продвинуться немного вперёд, на что в итоге может рассчитывать подобный поход? На постоянное напряжение, нервозность и вооружённое противостояние? Научные исследования в подобных условиях явно невозможны. При этом существовал большой риск для жизни людей или, в крайнем случае, русские надолго оставили бы о себе на этой земле недобрую память. Лучшим исходом при подобных обстоятельствах было только одно, – остановиться и ждать ответа из Лхасы».
Так они и сделали. Была и другая версия, что китайский резидент в Лхасе приложил руку к тому, чтобы миссия Пржевальского в Лхасу не увенчалась успехом, хотя официально это так и осталось неизвестным.
Между тем в русском посольстве в Пекине, да и в самой России и даже в Европе начали появляться тревожные известия, одно другого хуже: пронёсся слух, с что «вся экспедиция и сам её талантливый, и уже успевший прогреметь своими подвигами по всему свету, начальник погибли в тибетских пустынях».
Вести были одна тревожней и нелепей другой. 14-го января, в МИД в Петербурге была получена телеграмма следующего содержания от пекинского посланника Кояндера: «По словам китайцев, Пржевальский, прогнав будто бы заблудившегося проводника, остался в начале октября один в неизвестной пустыне. С тех пор известий о нём нет» [556].
Эта весть встревожила всех в учёных и правительственных кругах Петербурга, а также и в различных слоях общества всей России. Все единогласно утверждали о гибели Николая Михайловича, как о факте свершившемся, и все очень сожалели о нем, как о безвременно погибшем таланте. Пресса преподносила вести одна сенсационней другой. В газете «Голос» появилось даже «важное» сообщение, что, «по известиям из Верного, Пржевальский находится в плену у китайцев» [557].
Австрийские газеты, по сведениям, полученным от путешествующего по внутреннему Китаю мадьярского графа Сеченьи, писали, что наш соотечественник ограблен и, убит…«Утешает лишь то, что наша пекинская миссия ничего о гибели Пржевальского не знает… «Ливингстонаискали, Пайера искали, Норденшельдаискали, а Пржевальского никто искать и не думает. Стоило бы, однако позаботиться о его судьбе, в особенности в тот момент, когда Китай становится прямо во враждебные отношения к России»…
А в это время наши участники экспедиции находились в томительном ожидании. На бивуаке близ горы Бумза наши путники провели восемнадцать суток в тревожном ожидании ответа из Лхасы.
Наблюдая за военными во время ожидания ответа из Лхасы, и беседуя с местными милиционерами, Пржевальский дал всем Тибетским солдатам краткую характеристику в своих дневниках:
«Караульные солдаты принадлежали к войскам далай-ламы. Армия его, вероятно вследствие ограничения, сделанного китайцами, состоит только из тысячи человек регулярных солдат. Пятьсот из них набираются в собственно далайламской провинции Уй, другие пятьсот присылаются из провинций Дзанг от банчин и рембучи, лица равноправного с далай-ламой в буддийской иерархии.
Разделяются тибетские солдаты на пеших и конных. Вооружение тех и других, сколько кажется, одинаково. Оно состоит из сабель, пик и фитильных ружей, последние, впрочем, далеко не у всех. Обмундирование не отличается от обыкновенной народной одежды. Набираются солдаты из тех семейств, где много мужчин. Эти семейства освобождаются от платежа податей. На службу поступают лет тринадцати или четырнадцати и служат до глубокой старости. От казны получают лошадь (кавалеристы), оружие, одежду и на продовольствие по три мешка ячменя в год, сверх того, каждому солдату выдаётся ежегодно три лана жалованья. Откупиться от военной службы можно поставкой лошадей и продовольствия для войск. В случае нашествия неприятеля производится поголовное ополчение. В военном отношении тибетские солдаты, сколько мы их видели, ниже всякой критики».
Монголы дали Пржевальскому очень ценную информацию о Тибете и о дальнейшей дороге в Лхасу, а новые переводчики проинформировали его относительно маршрута из деревни Напчу в столицу далай-ламы, что являлось достаточно полезным.
Город Лхаса. Местность – равнина, дорога колёсная. От Напчу до Лхасы напрямик по карте расстояние равнялось 250 вёрстам. Все станции казённые, на них содержат лошадей, мулов и яков для проезда чиновников, и правительственных курьеров. Караваны ходят на яках или, в редких случаях, на верблюдах, которым мешает, не столько дорога, сколько недостаток корма в оседлых местах. Путь от Напчу до Лхасы составляет на верблюдах четырнадцать суток, а на яках до двадцати.
Про столицу далай-ламы дал много информации один из переводчиков, – лама из Карчина, шесть лет, проживший в Тибете. Впрочем, сведения его почти те же, каковые известны от путешественников, лично побывавших в Лхасе [558].
После обычного спроса о здоровье и благополучии пути посланник обратился к ним с вопросом: русские ли они или англичане? Получив ответ, что они русские, тибетец повёл длинную речь о том, что русские никогда ещё не были в Лхасе, что северным путём сюда ходят только три народа – монголы, тангуты и китайцы, что русские иной веры, что, наконец, весь тибетский народ, тибетский правитель номун-хан и сам далай-лама не желают пустить их к себе.
Хотя Пржевальский смирился с мыслью о возможности возврата, не дойдя до Лхасы, но
