на следующий день ни свет ни заря меня разбудили на рейс.
Обещанная Джозефом дополнительная охрана появилась, когда я вышла в Лос-Анджелесе. Я натянула бейсболку посильнее, но это было бесполезно. В чем ее смысл? Чтобы меня не фотографировали? Все и так знали, что это я.
Мое раздражение усиливалось с каждым шагом. Сначала я сняла солнцезащитные очки. Толпа взревела криками, когда я повесила их на ворот футболки.
Рен бросил на меня взгляд, но ничего не сказал.
Затем я замедлила шаг, уделяя время тому, чтобы помахать фанатам. Они стояли за ограждениями, держа плакаты с моим именем. В моих концертных футболках. Орущие.
Я остановилась как вкопанная, и Рен налетел на меня.
– Что не так? – спросил он.
– Ничего, – ответила я. – Дай мне пару секунд. – Прежде чем он успел ответить, я шагнула к фанатам, вызвав еще одну волну криков. Я потянулась дать «пять» протянутым рукам, ударяла кулаком о кулак, касалась кончиков пальцев. Каждое прикосновение и связь придавали мне сил. Врывались в мое существо. Ты сделала это. Ты создала это. Ты управляешь этим.
Когда мы, наконец, добрались до ворот, молодая латиноамериканка вырвалась из-за ограждений, ее конский хвост развевался за спиной, когда она бежала ко мне. Рен тут же поймал ее, едва не подбросив в воздух.
– Лаки! – воскликнула она, карие глаза были широко распахнуты, руки тянулись ко мне, пока ее удерживал мужчина-великан. – Я люблю тебя!
Я остановилась. И посмотрела на неё. По-настоящему посмотрела. В моем Instagram было столько комментов от девушек вроде нее.
«Я люблю тебя»!
«Зафолловь меня!»
«ТЫ МЕНЯ ВИДИШЬ?»
Вначале я изо всех сил пыталась лайкнуть каждый коммент, ответить на какие-то вопросы. Но теперь Джи Йон управляла моими социальными сетями, и она безжалостно блокировала подписчиков и удаляла комментарии.
Я посмотрела на Рена и дала ему знак отпустить ее. Он послушался. Но все равно сильно нахмурился. От удивления девушка застыла на месте.
– Я тебя вижу, – сказала я, потянувшись и обняв ее. – Хочешь фото?
Она кивнула, не в силах говорить. Её руки тряслись так, что она не могла переключить камеру телефона на селфи.
– Хочешь, я это сделаю? – спросила я. Она снова кивнула, трясущимися пальцами передавая телефон мне. Я направила его так, чтобы мы обе были в кадре. – Скажи: «кимчи», – со смехом сказала я. У нее вырвался смешок, и я тут же сделала снимок, в момент, когда она улыбалась.
Когда я вернула ей телефон, она начала плакать.
– Спасибо… спасибо, – сумела сказать она.
Сколько я видела плачущих фанатов в первых рядах на своих концертах, но проходила мимо них? Я стала так равнодушна к этому. Стала равнодушна к абсолютному обожанию, заставлявшему людей плакать.
Я улыбнулась ей, мои губы дрогнули, когда я позволила себе почувствовать ее эмоции. Давным-давно я пела эти песни для нее.
– Как тебя зовут?
Ее глаза распахнулись, тушь поплыла.
– Этта.
– Не за что, Этта, – сказала я, легонько сжав ее плечо. Люди притихли на все это время, и толпа вновь заревела, едва я пошла дальше.
– Рен, – сказала я.
Он смотрел лишь на дорогу впереди.
– Да?
– Я бы хотела иметь немного больше времени, когда мы приземлимся в аэропорту в следующий раз. Я бы хотела пообщаться с фанатами.
Я ожидала какого-то протеста, но он пожал плечами.
– Меня это устраивает. Мне платят по часам.
Я ухмыльнулась и надела солнцезащитные очки, когда мы вышли на солнце Лос-Анджелеса.
Я была дома.
* * *
Я почувствовала себя поистине дома, когда мы встали в пробке на четыреста пятой автостраде. Прошло три года с тех пор, как я была тут в последний раз, и я пыталась насладиться каждой секундой. Даже пробкой.
Я наблюдала за машинами сквозь тонированные стекла, радуясь тому, что оказалась дома, пусть даже ненадолго, ведь я увижу свою семью перед шоу. После выступления нам придется немедленно вылететь обратно в Сеул, чтобы начать запись американской версии моего альбома и отыграть пару концертов, а также обсудить мой американский дебют.
Радио тихо вещало на волне старой радиостанции, которую я любила в детстве. Рен сидел впереди рядом с водителем. Джи Йон и Джозеф – другой машиной отправились в свой отель.
Я закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья, желая отключить мозг перед долгой поездкой к дому моих родителей.
Что-то упало мне на колени. Я резко открыла глаза.
– Я забыл об этом, – сказал Рен с переднего сиденья, глядя на меня в зеркало заднего вида. – Это, хм… – он откашлялся. – …парень. От того парня, с которым ты была вчера.
Я уставилась на большой белый конверт с нацарапанной на нем надписью «Для Лаки».
Спешный наклонный почерк. У меня закружилась голова, дыхание участилось.
– Он умудрился поймать меня вчера в вестибюле отеля. Этот парень не пропадет.
Это точно.
Я швырнула пакет обратно Рену.
– Не хочу.
Он вскинул брови.
– А я думаю, хочешь.
– Прошу прощения? – сказала я. – С каких пор тебя вообще заботит…
Конверт бросили обратно мне на колени.
– Поверь мне. Посмотри.
Это было очень не похоже на Рена. Затем он отвернулся, чем-то поглощенный в своем телефоне. Я нервно взяла конверт и вскрыла уже сорванную печать.
Оттуда выскользнуло фото. Мое глянцевое фото десять на восемь дюймов. Я стояла на небесной террасе, глядя на горизонт с пика Виктория. Счастье на моем лице, когда я смотрела на город, заставило мое горло сжаться. Я не хотела, чтобы мне напоминали об этом. Мои пальцы дрожали, пока я держала фото, не в силах отвести взгляд.
– Ты, хм, может, захочешь перевернуть его.
Я растерянно подняла взгляд на Рена.
– Что?
Он снова прокашлялся и вернулся к своему телефону. Ради всего святого.
Я перевернула фото. Подписано той же синей ручкой:
«Лаки,
я выбрал это фото, потому что тут ты выглядишь счастливой. И я хочу, чтобы ты была счастлива. Я так в тебя верю. Никакой истории больше нет.
