комнату с двумя шкафами и столом.
– Вот телефон. Звоните, пожалуйста.
Я смотрел на плоский зеленый аппарат с черными кнопками и не решался снять трубку. Эта штука сейчас должна была многое решить – в одну или в другую сторону.
– Звоните, чего вы застыли?
Чувство было такое, словно я не трубку с телефона снимаю, а гирю пудовую вытягиваю из трясины.
Щелчки кнопок. Секундная тишина. Гудки. Паузы. Мое дыхание. Тамара Михайловна вынимает из кармана халата сигарету. Мнет ее, убирает обратно.
На девятом гудке там ответили.
– Слушаю вас, – мужской голос.
– Здрасьте, – тупо отвечаю я. – А Юлю можно?
И затыкаюсь. Потому что больше не знаю, чего сказать.
На том конце тишина, и потом снова голос ее отца, только подальше. Потому что не в трубку.
– Юля! Тебя к телефону!
И меня отпускает.
Я сажусь на стул, роняю трубку на колени и слушаю далекий голос Юли:
– Алло… Алло, вас не слышно… Говорите…
– Вы знаете, Тамара Михайловна, – говорю я стоящей передо мной женщине. – Вы как-нибудь зайдите к моему соседу, пожалуйста. Он вас очень ждет.
* * *
Ноябрь 2016, Франкфурт-на-Майне
Мы проезжали какой-то игрушечный город с домиками из немецкой сказки, когда Мите позвонила Алиса. Он ответил ей привычными бодрыми интонациями, но уже через пару секунд вся эта бодрота с него соскочила. Митя даже телефончик рукой прикрыл, словно боялся, как бы оттуда чего не выскочило.
– Алиса беременна, – сказал он странным таким голосом, убирая трубу.
– Поздравляю, братан! – толкнул я его в плечо.
Но уже через пять минут Митя говорил не о своем будущем наследнике, а про концерт в «Олимпийском». Его реально плющил масштаб нашей новой задумки. Малой, сидевший в животе у Алисы, этот баттл пока не вытягивал.
Митя увлеченно пересказывал придумки насчет того, чтобы опустить языки сцены ниже уровня силового железа и чтобы проекцию выводить не на специально подготовленную поверхность, как это принято, а на трибуну.
– Камеру разместим на трибуне напротив, она поймает этот эффект. Прикинь, изображение огня выводим прямо на людей, сидящих там! И снимаем.
– Народ не пожгите, – усмехнулся я.
– А языки сделаем под наклоном. Сцена же по центру. Ты – посреди толпы. Так пусть люди и будут контровой декорацией. Когда пойдешь по языку, станешь частью всего этого моря.
– Звучит круто.
– И будет круто, поверь. Надо только скорее домой вернуться.
Он продолжал говорить, а я вспоминал тот вечер, когда на «Белорусской» взорвалась бомба – как я сидел в «Склифе» с телефонной трубкой в руке, и рядом стояла доктор Тамара Михайловна, и Юля повторяла мне что-то, но я все не мог понять что, и люди какие-то заходили. На встречу со своим фигуристом она тогда не поехала – это я понял. Сама отменила в последний момент.
– Толя, тут поворот.
Я глянул на навигатор, и мы успели свернуть.
А Митя никак не мог соскочить со своей темы. Апрельский концерт его плотно штырил. Он говорил, говорил и говорил, но я съехал мыслями уже на другое. Все эти придумки для «Олимпийского» были, конечно, огонь.
Не хватало самой малости.
У меня не было хита. Нового хита – такого, который жахнет в голову каждому в этой огромной толпе, и ни у кого там не останется ни малейших сомнений. Хитяра мне требовался весом никак не меньше, чем «Моя игра» – пудов на тысячу. Но я вместо того, чтобы сутками сидеть в студии, метался как подорванный по Германии.
И это конкретно выбешивало.
– А первый свой концерт помнишь? – услышал я голос Мити.
Ему, видимо, захотелось покуражиться. Почувствовать себя совсем крутым парнем.
Не вопрос. Сегодня можно. Не каждый день узнаешь о том, что скоро ты папа.
– В Ростове или когда в Москву переехал?
– Когда переехал.
– Этот концерт помню. Такое хуй забудешь.
– Почему?
– Потому что на зоне выступал.
– На зоне?
– Точняк. У Жоры дружбан в то время чалился, так вот подел его там был в хорошем авторитете. Он все и устроил.
– Что такое подел?
– Подельник.
– Прикольное сокращение.
– Ни разу не слышал?
– Нет.
Навигатор показывал, что Франкфурт уже совсем близко. Если в самом городе без пробок, то ехать оставалось не больше, чем полчаса. Митя притих над телефоном, ему вечно туда что-то шлют, а я думал о том замесе, в который по факту сложилась моя жизнь. Столько всего несоединимого в ней соединилось. И, странно ведь, не торчало наружу, не вываливалось. Как-то все клеилось одно к одному – доброе и жестокое, заоблачное и поганое. Твари последние легко уживались во мне с херувимами из той церкви, где мы с братом отбывали свой первый алтарный срок.
Глядя на благостный немецкий пейзаж, по контрасту вспомнил отчетный концерт в родной музыкалке перед поездкой в Москву. Фаина тогда нагнала мордатых чиновников из мэрии, они расселись на первом ряду, а мы все толкались как тихие черти за кулисами. На меня повесили главный номер. Аккордеон, приписанный ко мне Николаевной, должен был сотворить такое, чтобы у городского начальства отвалилась челюсть, а вместе с ней – и все сомнения по поводу надобности нашей поездки в Первопрестольную на кровное их бабло.
За кулисами темнота, толкотня и шепот, рядом – симпатичная девочка по классу вокала, и все это очень волнует, как вдруг меня толкает какой-то мелкий поц и просит выйти на улицу.
«Там ребята с тобой поговорить хотят».
А я ведь знаю, какие ребята. Две недели меня возле школы пасут. Через общих знакомых дали знать, что уже счетчик включили. Но до сих пор у них не срасталось. А тут выпасли наконец. Городское мероприятие.
В общем, сходил, вернулся. Рубашку белую в порядок привел. Объявляют мой номер. А меня после «общения» на улице так вставило, что я играю как бог. Сам от себя не ожидал, если честно. До мурашек проперло. И девочка эта красивая рядом вытягивает: «Мо-о-оре, ты слышишь, море! Твоим матросом хочу я стать».
Зал притих. Дыхание, по ходу, не только у меня перехватило. Фаина сбоку из-за кулис выглядывает, лицо прикрыла руками. А у меня на пальцах фаланги разбиты в кровь. И я понятия не имею – кто я.
Потому что тех, на улице, только что метелил кто-то другой.
Франкфурт оказался все-таки забит пробками. Ползли не так, как в Москве, но Митя заскучал. Дела у него в телефоне закончились, и он вернулся к прежнему разговору.
– Толя, расскажи про людей на зоне.
– А чего рассказывать? Сидят – и сидят. Я там недолго был. Выступил и уехал.
– Ну… какие они?
– Обыкновенные. Подел Жориного дружбана гонял в спортивном костюме «Труссарди».
– Да
