тихо осел на ледяную плиту, прижав ухо к плечу.
— Резкая боль в челюсти, переходящая в левую руку, — прошептал я. — Да что вы все застыли, уроды! Ему нужно срочно в операционную! Это инфаркт, разрыв клапана!
Весь мертвый сброд загудел, броуновское движение достигло апогея, могильник подогрели, как колбу над огнем. Чумные купцы стонали и скрипели, Эпоха в агонии сбрасывала с себя лохмотья, они прорывали пласты пространства и смешивались с кружащими в воронках листьями на земле. Саня теребил свое и без того задерганное сердце, зачем-то снимая и снова надевая чешский пиджак со сгоревшими обшлагами. Неожиданно моя маленькая птичка, моя нежная Настенька с холодным скальпелем в животе закричала что есть мочи:
— Тихо! Всем замереть!
Пронзительный голосок подействовал отрезвляюще, общий мертвячий гул погас, кроны деревьев застыли, машина заткнулась на середине сигнальной мелодии, словно подавилась гигантской таблеткой. Настенька особым даром, мысленным потоком, завела до упора ключик на крестце своей жуткой куклы, и та, прожигая враз онемевшее пространство, механическим голосом запела: «Мамочка, возьми меня с собой… мамочка, возьми меня с собой, ма…» Настенька крутила и крутила ключик, Аннабель пела и пела, нагоняя ужас даже на нас, неземных. Зловещий металлический голос дошел до открытого окна административного здания, и кладбищенский сторож Серега, укутываясь в грязный пуховик, заспешил по дорожке в сторону Настенькиной могилы.
— Совсем одурела, девка, — причитал непробиваемый Серега, — чудит днем и ночью. Заткнись уже, ведьмака!
Он шел, спотыкаясь и освещая фонарем дорогу перед собой. Шел и крыл матом всех мертвецов, свою жизнь, заработанную годами бессонницу. Впереди, возле захоронения какого-то модного медика, остановился и было рванул назад, но здравый смысл задержал его на несколько секунд. В лучах фонарика на могиле Родиона Гринвича, скрючившись эмбрионом, лежал человек в футболке. Его руки были прижаты к грудине, ноги нелепо раскиданы по гранитной плите среди груды разбитого стекла.
— Ну, давай! — заорали мы все. — Подойди к нему! Прощупай пульс! Срочно звони в скорую!
Деревья завыли, сигнализация вновь завизжала, ураганный порыв чуть не сбил Серегу с ног.
— Вот вы демоны херовы, закройте пасти, я все вижу, — засуетился сторож и, наклонившись над Илюшей, попытался найти на запястье пульс.
— Ближе к большому пальцу, по ходу вены, утырок! — метался я, не в силах ничем помочь.
Серега, не чувствуя ударов, но осознав, что человек еще теплый, трясущимися руками набрал на мобильном «один — ноль — три». Голос диспетчера снял с него оторопь, и он прохрипел в трубку:
— Дроболитейный переулок, дом 5, владение 3. Это кладбище, я встречу у центрального входа.
— Молодец, — скандировал Саня, — надень на него куртку, пока они едут, сними с себя гребаный пухан и замотай его!
Я растрогался и обнял южнобутовского бомжа своими амебными лапами. Занудный осветитель с телика, которого я убил во имя Илюши, спасал моего брата как родного. Серега, будто услышав глас сверху, скинул с себя пуховик и, стуча зубами от холода, укрыл Илью сверху.
— Подними ему голову, разотри лицо, — молила Эпоха.
Сторож, за десятки лет работы, видимо, научившийся внимать мертвецам, положил голову Илюши себе на колени и начал тереть ему виски. Не прошло и десяти минут, как за забором завыла сирена скорой помощи, и Серега бросился к главным воротам.
— Надо же! — изумился гнойный Афанасий. — В мире очередная чума ковидная, а скорая примчалась так быстро.
— Москва… — отозвался Саня, — в провинции бы не приехала вовсе.
Врачи неслись по дорожкам в полном обмундировании, машине было не проехать. Прямо на могиле врач вколол в сердце Илюши адреналин, его погрузили на носилки и поспешили к реанимобилю.
— Везите в Центр на Кутузовском, там лучшие кардиохирурги, мои преемники. — Я летел за ними так быстро, как только мог.
Но, связавшись по рации с центральной диспетчерской, скорую направили на улицу Академика Комарова, в районную больницу.
— Его там не спасут!!! — Я бился в истерике. — Эпоха, твою мать, сделай что-нибудь, мне нужно ехать вместе с ними! Отцепи меня от кладбища!!!
— И меня! — колотился Саня.
— И я с вами! — плакала Настенька.
Что-то булькнуло, чпокнуло, шмякнулось в нашем разреженном эфире, я почувствовал, что мой вайб оторвался от окружающего пространства, и усилием воли я оказался в карете скорой помощи над почти уже безжизненным телом Илюши. Справа и слева от меня бултыхались Эпоха, осветитель и пятилетняя девочка.
— Какой он красивый, — вздохнула Настенька, присев на губы Илюши. — У него есть дети?
— Да кто его знает. — Я тоже не мог на него насмотреться. — Он раскидывал свое семя по всему миру. Может, где-то и есть.
Эпоха улеглась ему на грудь и приложила невидимое ухо к сердцу. Судя по тому, как редко содрогалась ее субстанция, я понял, что удары глухие, единичные, давление низкое. Мне даже не надо было смотреть на монитор, к которому его подключили. Надежды не было. Как я и предполагал, Илюшу сгрузили в приемном покое и долго обсуждали, куда везти дальше. Ленивые заспанные интерны нехотя перебазировали его на пятый этаж в оперблок. Только что разбуженный хирург, недовольно бормоча под нос, взглянул на кардиомонитор, где изредка молнией вспыхивала синусоидная кривая, и лениво произнес:
— Фибрилляция. Разряд на три тысячи.
Операционная сестра, разрезав ножницами майку, с размаху пришлепала электроды к Илюшиной груди. Его тело дернулось и мешком упало на стол.
— Твою мать, замена клапана, срочно! Пили грудину, подсоединяй к искусственному кровообращению, мудак! Что ты его дергаешь током? — Я распадался на куски, метался, пытаясь прорваться к инструментам, но Эпоха оттащила мою субстанцию в дальний угол, где маялись, сцепившись друг с другом, Саня и Настя.
— Ты больше не сможешь его прооперировать, Старшуля, — сказала она отрешенно, — у тебя нет рук, нет мозга, нет тела. Ты — лишь память себя земного. Это конец.
Врачи еще два раза мытарили Илюшино сердце дефибриллятором, но длинный гудок, сопровождающий ровную линию на мониторе, подтвердил мои слова и бесполезность электростимуляции.
— Смерть наступила в час тридцать семь, — заключила сестра.
— В смысле смерть, — я не осознавал случившегося, — так что, мы теперь с ним встретимся?
— Встретимся, — вздохнула Эпоха, — только сначала его вскроют, определят причину смерти, потом твоя Ленка его отпоет, потом сожгут в печи… Вспоминай, Старшуля! Так же все было?
— Ты пойдешь за ним в крематорий? — спросил я.
— Нееет. Мы дождемся его на кладбище. Не будем уже суетиться. Встретим как следует.
Я лег на Илюшину грудь, на корявый рубец от утюга, на выжженную татуировку, которая в итоге стала причиной моей смерти. Я прижался к его щеке, поцеловал закрытые глаза в светлых ресницах, кривые шрамы от моих ударов,
