что за черт!
Где моя податливая малышка, которая так жарко откликалась на каждое прикосновение?
– Лиля?
Обхватываю за плечо. Снова заставляю посмотреть мне в глаза.
Это что еще за хрень?! Там что? Слезы? С каких херов у моей малышки глаза на мокром месте, мммм?
– Кто обидел? Случилось что-то? Какого черта ты молчишь?
Твою мать. У меня слов не хватает. Слов и терпения!
– Я не могу так , Марат. Понимаешь? Не могу!
И опять эта влага чертова в глазах!
Еще и губы снова прикусывает. Руки заламывает.
Сколько я в жизни слез бабских повидал? Не счесть! Если все вместе собрать, не одно ведро получится. С верхом! Они те еще актрисы! Любят пустить волну!
Но с ней. Черт! С ней впервые меня это трогает! По-настоящему задевает.
– Да что с тобой?
Подхватываю пальцами подбородок, заставляя поднять ко мне лицо.
– Ты ранен, – всхлипывает. – И сильно. Это может быть серьезно! Как я могу наслаждаться и отдаваться тебе, если ни о чем другом не могу думать! Как ты не понимаешь!
– Хм. Наслаждаться, значит?
Нависаю над ее лицом.
Пожираю каждое движение. И этот лихорадочный блеск, вспыхнувший в глазах. И то, как малышка тут же впадает в краску.
Наслаждение она получает.
Твою мать! Мне это слово ее, как бальзам на раны! Лучше всякого бинта и швов! Охренеть. Реально. Сам себя не узнаю. Губы сами по себе расползаются в довольную сытую улыбку. Плотоядную улыбку. Потому что после этих слов я еще сильнее хочу тебя сожрать. Малышка!
– Пожалуйста, Марат. Я тебя прошу. Позволь мне осмотреть и промыть хотя бы твою рану.
– Это что?
Гремлю голосом, а сам волосы ее пальцами перебираю.
– Что ты себе придумала, женщина, а? Наслаждаться, во-первых, здесь я один должен. А твое дело какое? Правильно. Слушаться меня и ублажать. Все. А ты что придумала? Спорить со мной? Решения какие-то принимать? Или условия ставить? Что-то ты быстро страх потеряла. Что? Совсем не боишься уже меня? Думаешь, пара ночей, и я уже в воск превратился? Спущу, что мне перечат? Растеряла страх? Забыла, как шарахалась от одного моего взгляда? Так ничего не изменилось.
– Боюсь, – и снова губу прикусывает. Отводит глаза. Нервы мне, чертовка, совсем режет!.
– Боюсь тебя, Марат, – черт, вот же. Серпом по яйцам!
Боится она, значит. Ладно. Я так ее затрахаю, что бояться у нее сил не останется!
– Но за тебя боюсь еще сильнее. Это же не каприз. Это серьезно.
– Что? Думаешь, я скопычусь и больше камушков тебе никто не подарит, мммм? Не волнуйся за это, Алмаз. Я мужик крепкий. И не такое проходил. А тут вообще. Царапина.
– Не нужны мне твои камни!
Нет. Ну надо же!
Что за девчонка?!
Она еще и голос в моем присутствии повышает!
Мало того!
Дергает руками к шее. Мой. Мой подарок с себя сбрасывает!
Это…. Это уже совсем. За гранью!
– Вот. Забирай. Забирай все и ничего мне больше никогда не дари. Только пожалуйста. Я прошу тебя. Позволь не осмотреть и промыть твою рану. И обещай, что вызовешь врача, если она глубокая. Пожалуйста. Марат! Прошу тебя.
– Хрен с тобой, – рычу сквозь сжатые зубы.
Она вообще хотя бы понимает? Сколько косяков в пару секунд наворотила?
– Пошли в ванную.
И не потому, что я размяк. Ни хрена.
Просто ну как мне с ней вот с такой сейчас сексом заниматься?
Она ж такая напряженная, что хуже бревна. А на кой черт мне нужно бревно в постели, а?
– Марат!
Сдергиваю с себя рубашку.
Черт.
Крови и правда слишком много. Брызгает даже на лицо малышке.
Она всплескивает руками. Даже закрывает ладошками лицо.
Это что, вашу мать? У нее что? Слезы?
– Перестань, Алмаз. Это мелочи. Ну. Чего ты испугалась. Мне и к более серьезным ранам не привыкать. Думаешь, я с таким красивым лицом родился, что ли? Для настоящего мужчины боевые отметины дело привычное. А тут вообще. Царапина. Ну? Чего ты? В обморок , что ли, грохнуться мне здесь решила?
– Н…нет…
Черт. Бледная же, похлеще моей белой рубашки.
Покачнулась. Но руки отодрала от лица.
И смотрит так… Твою мать! Что в сердце похуже этого ножа несчастного, который я пропустил, позволив Хирургу до меня достать, ударяет. Прям насквозь. Черт. Зря я к ней в спальню пришел. Надо было к себе. Или вовсе. Домой не возвращаться.
Домой.
Сердце глухо пропускает удар.
Что для меня раньше дом был? Ни хрена. Просто место. Просто стены.
А теперь понимаю. Знал. Знал ведь, что здесь малышка моя меня ждет. Спешил. Может, впервые за хрен сколько лет и правда про особняк как про дом думать начал.
– Лиля. Это не для твоих, видно, глаз, – криво усмехаюсь.
Черт. Как разрядить? Чтобы этот ужас из ее глаз забрать? Мне гораздо больше по вкусу, когда она эти глаза в экстазе закатывает!
Сказать, что ему досталось намного больше?
Хм… Боюсь, так себе убеждение. Еще на хрен у нее истерика начнется. А что делать с бабскими истериками? Правильно. Хрен его знает. Легче город под себя подмять, чем с этим разобраться!
– Лиля.
Хватаю ее руку. Провожу по своей щеке.
Хрен знает. Захотелось вдруг. Защемило. Как глоток воды сейчас эти ее пальцы.
– Успокойся. Со мной все хорошо. Сдыхать не собираюсь. У меня еще планов много. И на тебя. В том числе. Особенно на тебя!
– Нужно промыть.
Шумно сглатывает.
А малышка молодец.
В себя приходит довольно быстро. Характер, видно, таки есть! Стержень!
А в женщинах стержень редко бывает. Кому знать, как не мне?
– Я сейчас.
Мечется по комнате.
– Где у тебя перекись? Бинты? Марат!
– Успокойся.
Ловлю ее, обхватывая талию.
Кажется, мне таки все в ней нравится. Все. Даже то, как краснеет и бледнеет. Даже вот это. Хотя опять. Голос повышает. Наглый воробушек! Бесстрашный просто!
– Ко мне иди. Вот что мне нужно.
Притягиваю к себе.
Накрываю губами сочные, спелые губы.
Надо же. Чертовка. Дергается. Вырывается еще из моих рук! Головой вертит и губы свои закрыла! Сжала так, что не проникнуть внутрь!
– Ты это прекращай, Лиля, – хрипло шепчу в упрямые губы. Крепко фиксирую ее затылок.
– Ты. Моя. Характер свой забудь!
Хлопает глазами. Даже ротик свой сочный приоткрывает. Черт! Я что? Железный? Провожу пальцами по
