мою, как положено, передали милиции. Займись вот с Николаем.
– Да он и один справится, – буркнул Петренко.
– А у тебя какие заботы? – поднял на хозяйственника глаза Годунов.
– Вам ещё Жербин нужен? – напомнил тот.
– Ну?
– Так я мигом.
– Да, теперь вроде спеху нет, всё уже и так известно, – вяло махнул рукой Годунов. – Я смотрю, наши разошлись?
– Так точно, – отрапортовал помощник, – нерабочий день получается.
– Вынужденный выходной, – скривил губы в невесёлой гримасе Петренко. – Как долго гулять будем, Герман Александрович?
– Ты что мне вопросы задаёшь? – зыркнул на него первый секретарь. – Обратись на радио. Или телевидение. А лучше – к самому Горбачёву.
– Так я побежал? – Василий почувствовал, что он третий лишний в их невольной перепалке.
– Беги. Свяжись со всеми секретарями и заведующими, чтобы вечером на меня все вышли по домашнему телефону.
– Если не отключат, – буркнул Петренко.
– Типун тебе на язык! Что палку перегибаешь?
– Как знать…
– Не посмеют. Домашним телефоном семья пользуется, дети, – зачем-то сказал Годунов.
– Ельцину теперь всё можно. Запретил он нас.
– Что заладил? Запретил, запретил! – вспыхнул Годунов. – Ещё не все точки поставлены. В России миллионы коммунистов. Сотни обкомов и крайкомов, тысячи райкомов партии. С ними как быть?
– Их уже нет.
– Не скажи. Вот я перед тобой. Ткни пальцем, если не веришь. Живой. А у меня семья, четверо человек. Их кормить надо. Чуешь? Сколько в целом нас в стране?
– Кого это волнует? Теперь это только наша проблема. Личная.
– Не согласен…
– А вашего согласия, Герман Александрович, никто не спросил. Вам же сказали, генсек сдал партбилет и пожелал то же самое нам сделать.
– Гад он!
– Его к стенке припёрли. А вообще его и раньше не любили. А из-за него и нас всех народ ненавидит.
– Это кто же тебе сказал?
– Сам догадался.
– Догадливый ты задним числом…
– Бросьте, Герман Александрович, – Петренко даже не обиделся и не напрягся. – Не хуже меня знаете. Зачем комедию ломать?
– Ну, хватит, – махнул рукой и Годунов, – делом надо заниматься. Разболтался я с тобой.
– Так помочь с Петровичем?
– Не надо. Я в горком пойду. Поговорю с ребятами, там видно будет.
И развернувшись, не прощаясь, Годунов не спеша двинулся по улице, лениво передвигая ноги в летних светлых сандалиях.
Но в горком он так и не попал в этот понедельник, как не пришлось ему побывать и в районных комитетах партии…
Он долго стоял, опёршись крутым крепким плечом здоровенного мужика к стене на углу какого-то дома. Хотелось спрятаться в подворотне, сесть в укромном углу на неприметную скамью под деревом, забыться, даже заснуть, чтобы не видеть и не слышать никого, чтобы его никто не беспокоил. И он действительно где-то бродил, как в полусне, где-то сидел, то ли в сквере, то ли в каком-то дворе, пугая воробьёв и голубей. Весь оставшийся день он помнил смутно, но к вечеру всё же добрался до загородного дома, впервые доехав туда на рейсовом автобусе.
Жена, обеспокоенно оглядев его, не допекала расспросами, провела на кухню. Дожидаясь ужина у телевизора на диване, он только здесь пришёл в себя, вспомнил, что не давало ему покоя всё это время, полез в шкаф, достал графин с водкой и, вылив почти половину в пивную кружку, залпом выпил.
– Гера! – подвернулась жена под руку. – До ужина потерпи. У меня всё почти готово. Что так рано пришёл-то?
Задав вопрос, она не ждала ответа, видела, что муж не в себе, однако не пьян. Не лезла на рожон. По установившейся традиции знала – придёт время, расскажет сам. Он смолчал. Допил водку в графине и забылся, лёжа на диване и тупо глядя в экран.
– Телефон не работает весь день, – усаживая его за стол, между прочим, доложила жена. – Ты бы сказал Василию, пусть пришлёт мастера.
– Неполадки на линии, – буркнул он.
– Я к соседям бегала. Там всё в порядке. Нашим звонила, – удивилась она.
– Бывает.
– Случилось что-нибудь? – не выдержала она.
– Завтра всё прояснится.
– В Москве опять?
Он кивнул, не поворачиваясь, мрачно, отрешённо.
– Господи! – запричитала жена. – Когда же всё это кончится? Когда нервы перестанут мотать? Покоя нет.
– Может, в новостях скажут сегодня? – зачем-то сказал он.
– Да что же скажут? Прошли уже новости. Ничего не объявляли, слава богу.
– Ну, значит, будем ждать завтра…
– Да что же произошло? Знаешь ведь. Не молчи, Гера!
– Не баламуться. Знал бы, сказал.
Начался кинофильм. Он так и остался на диване, к себе в кабинет не хотелось, лень было подыматься по лестнице на второй этаж. Жена побурчала, побурлила и перебралась тоже к нему. Обычно она ко сну уходила в свою комнату. Там у неё телевизор, всяческие женские штучки-дрючки, секреты, тайны. В эту комнату никто не входил без стука, даже внучонка обучили с малолетства стучать к бабуле, прежде чем дверь открыть. А тут она прикорнула в кресле рядом, жалуясь на неудобства ногам.
– Жутковато что-то одной, – жена кивнула на экран в ответ на его немой вопрос. – Кино это давно обещали показать, сегодня почему-то крутят.
– Про что фильм-то? – спросил он, хотя уже смотрел его с начала, не вникая, не задумываясь.
– Про сталинские репрессии. Грузинский какой-то фильм. Название не помню. Не то «Раскаяние», не то «Покаяние». Говорили, очень страшный.
– Что же там страшного?
– Увидишь. Морил он невинных людей. Сажал без вины, расстреливал.
– Политические враги… Он сначала их врагами народа объявлял. Потом устраивал всенародное осуждение. Люди, не зная правды, писали в газеты, выходили на митинги, требовали публичных казней.
– За что люди страдали?
– Вот за это и страдали. За свои убеждения. За мысли.
– Нельзя же за мысли карать! Да ещё так жестоко! У нас в институте читали лекции по конституции. За свои мысли уголовной ответственности люди не несут. Так всех пересажать можно.
– Вот он и сажал. А чтобы народ не видел, не пугался раньше времени, ну и, понятное дело, не возмущался, ночью забирали. Днём был человек, а утром его уже нет. И никто не искал. Родня боялась сказать, а соседи – спросить. Так и боялись друг друга.
– До меня вот всё-таки никак не дойдёт, как это могло твориться? – по-бабьи всплеснула она руками. – Люди такие же были, как и сейчас. Чего же они молчали?
– Смотри фильм, думаю, поймёшь, – не стал он ей перечить, внушать, разубеждать: лень, да и удастся ли. – Видел я этот фильм.
– Страшный? – она с детства боялась ужастиков.
– Ну, заладила… Не бойся. Я его три года назад смотрел. Мы в Москве его видели с Петровичем. В «Тбилиси» премьера была. Народ тогда валом валил. Билетов
