от расспросов, отделываясь короткими пустыми репликами. Так, постепенно перешли и их отношения на сухие «приветы», «как дела?» без прежнего интереса и ожидания ответа. Дороги друзей разъединялись. Годунову начало казаться, что Петрович отмежевывается от обкома, выстраивая свою стратегию в противовес партийцам, всё чаще и чаще предпочитая их различным конференциям, пленумам и бюро одиночные выезды в дальние глухие районы, где народ жил по своим правилам и морали, где легче и свободнее дышалось. Обстановка, конечно, обязывала к этому: Дьякушев, хотя и значился формально председателем Совета, фактически от забот насущных отошёл, надолго обосновавшись в Москве. В глубинке же ситуация становилась аховая. Надвигались безработица, разруха, нищета, голод. Хозяйства, те, что остались от бывших колхозов и совхозов, разваливались на глазах, а предпринимательство переродившихся учителей и врачей сводилось пока исключительно к торговым прилавкам. Продовольственные карточки, первое время вызвавшие возмущение у одних и тоскливую подавленность у других, скоро прижились и стали обычным делом. Люди быстро смирились со своим положением, предчувствуя надвигающееся лихо, даже горланящие поначалу нахальные палатки пикетчиков под окнами обкома и облисполкома смолкли, а затем и совсем пропали. Голод не тётка, или надоело? Видимо, оправдывался проверенный житейский бытом тезис: хорошее приживается тяжело, с плохим свыкаются незаметно.
– Здрасьте, Герман Александрович! – прервал невесёлые размышления Годунова невесть откуда появившийся хозяйственник Петренко.
– Привет, Николай Иванович, – пожал руку крепыша Годунов и хмуро пошутил: – Ты чего здесь штаны протираешь? Не на работу к исполкомовским пристраиваешься? А, перебежчик?
– Из гаража я. Василий подсказал, вы Петровича разыскиваете?
– Ну. А ты что? Проблемы с гаражом?
– Опечатали наш гараж, Герман Александрович. Все машины теперь на приколе. Одна ваша осталась нетронутой и то потому, что в гараже не ночевала.
– Гостей с утра провожал, вот и разрешил водителю дома её поставить.
– Требуют её. В гараж.
– Обойдутся.
– Настойчивый мужик попался, – лениво не отставал хозяйственник. – Я ему своё толкую, он упёрся. Слушать не хочет. Гаишникам, говорит, поручение дадено, если что, на трассе остановят.
– Час от часу не легче! Нет, я всё же сейчас генералу позвоню. Найду на них управу!
– А стоит звонить-то?
– Не понял. Ты приказ в руках держал? Что-нибудь конкретное знаешь?
– Приказа нет никакого. Как с нашим имуществом, машинами поступить, это облисполком решать будет. Сядут, распишут. А сейчас ссылаются на устные указания Сербитского. Ему команду сверху спустили. И связь отключить в обкоме, и транспорт отобрать. Помните Ленина: главное в таких делах захватить почту, телеграф, вокзал…
– Ты полегче бы!
– Да куда уж легче. Я дозвонился тут кое до кого. Ребята говорят, Ельцин новых министров уже назначил. Даже вместо того, который на днях застрелившегося Пуго сменил.
– Да что же там творится? В газетах что-нибудь пишут? От кого информация, Николай?
– Информация у меня проверенная. А газет нет, ни наших, ни оттуда. «Правду» запретили совсем, потому что коммунистическая. Больше выходить не будет. Звонил мне дружок.
– Что там? – Годунов поднял глаза над собой.
– Там, видать, через край попёрло.
– Ты без философий можешь?
– Указ Ельцин подписал. Приостановил деятельность компартии до окончания расследования.
– Чего-чего?
– Обвиняет нас в связи с заговорщиками. Крючковым, Янаевым… Запретил по всей стране Ельцин компартию.
– Бред!
– Что с нами будет, Герман Александрович? Куда нас?
– Стоп! Не паникуй! Голова кругом идёт… Ты ещё никому ничего не трепал?
– За кого меня держите? Я не мальчишка.
– И впредь молчи! Слышишь, никому!
– Да что молчать-то? Какой толк? Скоро всё будет известно. Молчи не молчи, по-другому уже не будет.
– Герман Александрович! – высунулась из дверей в коридор Верочка. – Связалась с Москвой! Идите, там вас просят побыстрей.
– Бегу! – Годунов бросился к телефону.
Петренко поспешил за ним и, не садясь на предложенные секретаршей стулья, топтался рядом с первым секретарём обкома всё время, пока тот нервно разговаривал. По репликам можно было понять, – переговоры были не из приятных.
– А нам-то что делать? Нам?! – кричал Годунов то и дело в трубку.
Ему отвечали что-то невразумительное. Лицо его стало пунцовым, глаза метали молнии. «Не хватил бы Кондратий», – переживал хозяйственник, но помалкивал, не встревал. Сжалась вся в комочек и Верочка, только изредка вскидывая глазёнки на Годунова.
– А у меня их не сто человек! – орал, дёргаясь, тот, уже не контролируя себя. – Каждый спрашивает! У каждого дети, семья! Они в чём виноваты? Мне их завтра на улицу выбрасывать?
Годунов крутился с трубкой то в одну, то в другую сторону, не зная, куда выплеснуть свою злость, натолкнулся ненароком на Петренко и заорал опять:
– Вот стоит уже один! С утра! Спрашивает! Что с ним будет? А мне что отвечать? Распускать? Разгонять? Что делать? Что молчите?
Петренко нагнул голову, покачал ею, как бы раздумывая, и медленно вышел из приёмной. Слушать или видеть первого секретаря ему больше не хотелось… Скоро и сам Годунов догнал его уже на лестнице, у выхода из облисполкома.
– Где, говоришь, Петрович? – дёрнул он за локоть хозяйственника.
– Я ничего не говорил, – опешил тот.
– Значит, показалось. Впрочем, оттого, что наговорили мне центристы чёртовы, и не такое покажется! А где же он может быть?
– И что же они сказали?
– Да ты, я вижу, сам всё знаешь.
– Только, что положено.
– Ладно, не юли… Меня сейчас, словно по мозгам ударило.
– Что ещё?
– Наши-то!.. Горбачёв!..
– Что?
– Отрёкся от нас, Иуда!
– Как?!
– Сдал партбилет, сука! И всем нам предложил то же самое сделать. Крови не допустить… Ждал я всё время от него что-нибудь такое. Хамелеон! Поганец! Заодно он был с Крючковым и Пуго… Очень складно у них всё получилось. Путч-то отрепетированный! Гладко, как на паркете! И Павлова этого он берёг до последнего дня! Что, не мог его, поганца, сразу снять, после аферы по обмену денег? Нет! Он сам ему указ подписал! Или в июне, когда тот специальных полномочий потребовал?! Выгнал бы Павлова, и ничего не случилось! Жили бы, как жили. Ан нет. Его тактика гнилая известна. И рыбку съесть и задницей сесть!
– Герман Александрович, тише, народ оборачивается, – взмолился Петренко.
– Не могу! Накипело! Эти говнюки из ЦК все нервы вытянули, Николай.
– Давайте хотя бы выйдем, – Петренко подталкивал его к дверям.
Они выскочили на свежий воздух, но легче от этого не стало ни одному, ни другому. Хозяйственник тревожно не спускал глаз с первого секретаря. Тот пребывал в прострации после перевернувших душу телефонных вестей.
Между тем народу возле обкома заметно поубавилось. Маячил верный Василий, прикорнул у дверей милиционер, несколько женщин щебетали кучкой воробьев. Василий тут же бросился к Годунову.
– Что-то выяснили, Герман Александрович?
– Выяснил, дорогой, выяснил… Распорядись, чтобы машину
