вожделения и произнёс, обдавая объект смесью летучих спиртовых шлейфов:
— Дай я тебя поцелую, рыбка моя молчаливая…
Дальше произошло то, что и должно произойти. Физрук без замаха заехал кулаком в глаз Бусику, при этом Якушев произнес короткое, но ёмкое слово, выражающее его мнение о новом начальнике, как о жертве евгеники. Начальник, как ядро отлетел вместе со своим стулом до ближайшей стены и гулко ударился головой о стенку. У физрука в этой ситуации оставался последний аргумент: несокрушимый аргумент мужика, выросшего в обычном посёлке. Физрук петушиные намёки не понимал, поэтому вызверился мгновенно, посчитав действия директора за конкретный зашквар.
— Вполне себе казус белли. Замечательный удар, коллега, — с доброй улыбкой прокомментировал это действо Никодим. — Этому паршивому организму лёгкое сотрясение мозга гарантировано. Ну, что, коллега — продолжим избивать нашего директора или ну его, не станем руки об него марать? Но, можно и ногами.
Якушев побледнел: он уже и сам не рад, что так всё громко вышло, и что теперь произойдёт, он не знал, но опасался. Эдак можно и в тюрьму залететь за членовредительство.
— Что ж теперь делать? — побледнел Якушев.
— Муравью х** приделать. Да не переживайте вы так, коллега, дело-то житейское, — спокойно сказал Никодим. Он выглядел совсем не пьяным, а, наоборот, выглядел собранным и сосредоточенным. — Вот выпейте витаминку, — протянул он жёлтенькую пилюлю физкультурнику.
Тот автоматически проглотил таблетку и вскоре почувствовал, что хмель из его головы уходит.
— Сейчас мы спокойно отсюда уйдём, — глядя на физкультурника своими холодными глазами, сказал Никодим. — Вы коллега поступили совершенно правильно: своим действием подтвердили тезис, что мужику нужна сила. Она всегда пригодится, чтобы объяснить своё мнение тогда, когда слова закончились. Вы сейчас спокойно пойдёте домой и ничего лишнего никому не говорите, и ничего не опасайтесь. Гарантирую. Всё нормально. Это быдло даже не вспомнит, что оно тут делало и с кем. Вы ему здорово амнезию отшибли. С Танечкой я переговорю: она женщина сообразительная.
На прощание, без всякой МХАТовской паузы, Никодим ногой несколько раз заехал директору по морде и по почкам, стараясь больнее задеть его «ум, честь и совесть». Таким образом, он по-своему попрощался с руководителем:
— Ты тут полежи немножко, прАтииивный, никуда не ходи. Если что… да, не случится у тебя никакого «если что», так что лежи смирно, не скучай.
После этих пожеланий, Никодим противным голосом пропел гнусный куплетик: «Гуляй, Бусик, жри опилки. Я — начальник лесопилки!»
Выйдя из кабинета босса, Никодим сообщил Танечке, что шеф изволят до посинения работать на благо школы, поэтому велели никого к нему не пускать. Да и вообще, Танечка может гулять сегодня свободно, как птичка в небе. Из кабинета Никодим вышел, держа в руках пластиковый пакет в котором что-то подозрительно позвякивало, но Танечка понятливо сделала вид, что ничего не видит. Да и не слышала, что там за подозрительные удары слышались в кабинете, как будто кто-то кого-то бил. В пакет Никодим не забыл сложить пустые бутылки и три стакана: не мыть же их — захватил их в качестве боевого трофея. Надо бы врагу ещё и мебель поломать, но, да ладно…
Отправив пакет в помоечный бак, Никодим распрощался с поникшим физруком, напомнив ему, чтобы тот здорово не переживал, а то от переживаний морщины появляются на челе и голова болит. А зачем нам головная боль? Есть же принцип: «Пусть теперь у Рабиновича голова болит».
Часа через два Бусик осознал себя возлежащим на полу. Это где я прилёг — билась в черепушке мысль, от биения которой становилось невыносимо больно всей голове. Боль отдавалась даже в почке. Опять что ли лишку принял, как вчера в баре или обкурился? Голова трещала: теперь Бусик понял того мужика из анекдота, который кота в окно выбросил за то, что кошак слишком громко мурчал.
Вставать не хотелось, но мочевой пузырь намекал, что скоро он не выдержит. Валяться обоссаному в своём кабинете Бусику не улыбалось: как-то это не солидно для директора учреждения. Пришлось, кряхтя, подниматься. В кабинете он заметил порядок: следов пьянки не наблюдалось. Так что же со мной тогда приключилось — наморщил лобик Бусик. Память — как отшибло. Надо спросить у этой… у женщины, что сидит в приёмной, как её там зовут, Света что ли? Но никого в приёмной не сидело, никаких Свет.
Выходит — это у меня со вчерашнего вечера осадочек остался. О, вчерашний вечер в местном комаровском баре удался на славу. Помню пил пиво и приглядывался к местному бомонду, затем пил водку. Дрянь напиток эта водка — для быдла. Потом угощал хороших неманерных ребят коньяком, чтобы показать им свой утончённый вкус. Даже виски заказал, для демонстрации своей исключительности. Закончил опять водкой, ибо она значительно дешевле.
Как-то бочком, по кривой траектории, Бусик поплёлся в туалет, отмеченный буквой «М», располагавшийся на первом этаже. Вот сволочи — скрипнул он зубами, сплёвывая на пол — сделали из сортира операционную, хоть в бахилах сюда входи. Я вам сейчас устрою! Опорожнив мочевой пузырь, при этом частично специально попадая на пол, Бусик задумался. Сортиры такими чистыми существовать не должны — осенило его. Поэтому за собой он смывать не стал, я вам не Пушкин — я Писарев. Он не поленился, сходил в свою приёмную и стырил со стола у Танечки чёрный маркер. Вот это дело. В сортире он маркером на стене нарисовал совокупляющихся человечков и написал большими буквами матерное слово, начинающееся на английскую букву «F». Вот теперь порядок. Это, кто понимает, большое творчество, а оно будоражит; не зря же говорят, что творчество — это наркотик.
Дверь туалета Бусик двинул ногой, оставив на окрашенной поверхности чёрный след: вот теперь полный порядок. Но голова всё равно болит и в почке стреляет. Нет, так дело не пойдёт, надо собраться и ехать в город на свою съёмную квартирку, ибо устал, как собака сутулая, а завтра опять надо мудро руководить этой проклятой школой. Сплошные заботы.
Добравшись до стоянки, где он оставил свою Ауди, Бусик завёл машину и уехал: его не заботило, что за руль он сел в пьяном виде. Это пусть быдло заботит, а сливки общества в любом виде садятся за руль.
— Жизнь — дерьмо, — справедливо решил Бусик. — Но ничто не заставит меня сомневаться в собственной уникальности. Ничего, засранцы — я научу вас инклюзивности! Скоро здесь, в этой занюханной бурсе, под моим чутким руководством начнётся немыслимое процветание.
В голове Бусика, живущего в мире искажённых архетипов, несмотря на то,
