может, что толкового посоветует.
Люди на этой планете, образовав примитивную цивилизацию, связаны друг с другом очень сложной системой отношений. Они создали кучу законов, у которых есть своя логика и некий смысл, но, кроме законов, существуют ещё и сложные неформальные правила.
Никодим выслушал Безпалько, пристально глядя в его глаза:
— Я понимаю вас. Вы хватаетесь за соломинку, руководствуясь стереотипами, типа в минуту горести и душевных терзаний обязательно найдётся мудрый человек, который посоветует, что надо делать. Выход, доложу я вам, есть, но вот цена вопроса… .
— Я готов совершить что угодно, хоть жизнь отдам, — заверил Безпалько.
— Жизнь — это хорошо, — задумался собеседник. — Но этого маловато.
— Что же ещё отдать? Душу заложить, — скорбно сказал Семён Митрофанович.
— Душа ваша, батенька, кроме вас никому не нужна, — отмахнулся Никодим. — Да и одна жизнь роли не сыграет. А вот, как насчёт того, чтобы прервать много жизней: решить, кому жить, а кому нет? Вот такой сознательный жизненный выбор вам подойдёт?
— Стать на старости лет душегубом? — с сомнением произнёс трудовик. — А как это Ирке поможет? Если надо, то я готов ради неё и на такое преступление пойти, потом отсижу, я старый, мне уже всё равно.
— Кто говорит, что именно вам придётся убивать? — зловеще улыбнулся Никодим. — От вас требуется ещё худшее.
— Озвереть и маньяком что ли стать? — не понял, куда клонит Никодим.
— Увы, мой друг. Ещё хуже, — скорбно сообщил Никодим. — Вам не придётся лично никого убивать или мучить. Всё гораздо печальнее для вас. Вам самому придётся принимать решения кому жить, а кому превратиться в прах. От вас требуется стать Судьёй, которому надо решить: кому смерть, кого в рассознание, кому жить и как жить. Вроде всё просто, но надо присутствовать при вынесении приговора и изучать документы следствия, а это, доложу я вам, та ещё грязь. Кто-то же должен судить, копаться в тёмных закоулках чужих душ и надзирать над исполнением приговора? Вот такой ваш крест. Я лекарство для Ирки добуду, но это хитрое лекарство: одна чья-то смерть, тогда Ирка живёт месяц. Следующий месяц — опять кто-то должен умереть. Вполне справедливая цена.
— И кто же должен умереть за лекарство для Ирки? — опешил Безпалько.
— Вот это вам и решать, — ответил Никодим. — Любой человек умрёт, кого вы занесёте в проскрипционные списки. Как надлежит умереть человеку тоже вам лично решать. Кроме того вы, как Судья, должны обязательно присутствовать при казни. Вы живёте на этой планете, вот и решайте. Никто за вас решать не должен. Сами, всё сами. Впрочем, можете свою жизнь отдать — тогда Ирка месяц наверняка проживёт.
На то, чтобы сделать выбор Никодим дал коллеге трое суток. Он не пояснял, как будет происходить процесс конвертации чьей-то жизни в жизнь Ирки: сказал, что потом расскажет, как коллега сделает выбор. Пришлось Безпалько много думать, и думы витали совсем безрадостные. Но, с другой стороны он же сам сказал, что готов отдать жизнь за Ирку. Оказалось, что цена его жизни, только один месяц жизни ребёнка. А что потом?
Уже вечерело, и Семён Митрофанович в кои-то веки сидел у себя во дворе, а не в школе, хоть в школе и легче: там не видно подавленных лиц домочадцев, там нет такой гнетущей атмосферы ожидания смерти ребёнка. Ирка почти не ходила, но сегодня вечером, ребёнок почувствовал себя лучше, кое-как выбрался во двор и направился к лавочке, где расположился её дед. Безпалько чуть ли не со слезами смотрел на тонкое тельце девчонки, на её худенькие подкашивающиеся ножки. От Ирки остались только огромные глаза в обрамлении тёмных теней да нос. Глаза ребёнка блестели болезненным блеском, а черты лица заострились. Ребёнок подошёл к лавочке и взгромоздился рядом с дедом.
— Деда, — прижавшись к его тёплому боку, сказала Ирка. — Ты будешь приходить на мою могилку? Приходи, деда. И куклу Наташку приноси, а то мне там будет скучно.
Ребёнок вздохнул. Для восьмилетней Ирки смерть как игра. Она ещё не очень понимала, что это насовсем, что её, как личности существование пресечётся. Долго гулять во дворе Ирка не могла: её одолевала слабость и кружилась голова.
— Деда отнеси меня в кроватку, я хочу немного полежать, — попросил ребёнок, обхватив шею деда.
Голос у ребёнка совсем ослаб. Это несколько месяцев тому назад её голосок звенел. А сейчас от той хохотушки ничего не осталось: неведомая патология съедает ребёнка заживо.
Безпалько с мокрыми глазами отнёс девчонку на её кроватку: он чувствовал, что сейчас выдержка ему изменит, и у него польются слёзы.
— Деда, ты только не плачь, — девчонка горячей рукой дотронулась до щеки деда. Потом она, прикрыв глаза, стала отдыхать. Несколько минут прогулки по двору лишили её последних сил.
Семён Митрофанович скрипнул зубами и вышел из дома. Глаза его стали сухими, а губы крепко сжались: для себя дед всё решил — его внучка должна жить. Хоть уже и смеркалось, но он направился прямиком к жилищу Никодима Викторовича. Тот встретил своего коллегу спокойно, как так и должно.
— Это правильное решение, — похвалил он коллегу и стал рассказывать, что тому надлежит делать дальше.
Казалось, разговор продлился совсем недолгое время, но Семён Митрофанович, осознал себя стоящим на поселковой улице уже глубокой ночью и разглядывающим яркие звезды над головой. Есть что-то неуловимое в психике человека, что заставляет его зачарованно смотреть на звезды. Мысли Семёна Митрофановича от созерцания мёртвого света звёзд сделались ясными и прозрачными. Стало свежо и прохладно, а вдалеке полыхнуло над горизонтом кроваво-красным светом некое знамение и исчезло.
Конец первой книги, но не конец истории.
Примечания
1
стихи Ирины Бадьяновой
2
стихи Ю.Марковской
