не был рожден диктатором, иначе он, шутя, овладел бы Москвой, и тогда панический красный Петроград не пришлось бы даже и брать — он сам упал бы к ногам диктатора.
И потому, что Корнилов не сумел использовать московского момента, поход на Петроград осуществил он совсем не так, как сделал бы это диктатор "Божьей милостью".
Овладение революционной столицей требовало двух вещей — личного риска и личного авантюризма.
Чрезмерная добросовестность внушала Корнилову:
— Ввиду операций на внешнем фронте я не могу покинуть Ставки.
А именно следовало покинуть Ставку, на несколько дней доверив внешний фронт начальнику штаба, генералу Лукомскому. Лукомский отлично справился бы с этим. К тому же в это время была лишь одна видимость фронта и, хотя русские позиции были почти обнажены, немцы не предпринимали ничего, ожидая, пока русская армия не развалится окончательно. Что надлежало сделать Корнилову? Как поступил бы подлинный диктатор со вкусом и аппетитом к власти на месте этого человека с лицом китайского божка?
Надев декоративную черкеску и такую же декоративную белую папаху, Корнилов сам должен был вести наступление на Петроград, грозное, стремительное, не дающее опомниться. Он сам — впереди всех со своими текинцами, эффектный, бьющий по воображению авангард, и тотчас за этим авангардом вся Дикая дивизия.
Можно ли сомневаться в успехе, надо ли пояснять всю его головокружительность?
Корнилов не сделал этого. Он остался в Могилеве, а себя, незаменимого, заменил князем Багратионом.
Лютый враг не подсказал бы худшего выбора. Генерал князь Дмитрий Петрович Багратион являл собой полное ничтожество и как человек, и как воин вообще, и как кавалерийский генерал в частности.
Сначала, командуя бригадой Дикой дивизии, а потом и всей дивизией, Багратион не был ни разу не только в бою, но даже и в сфере артиллерийского огня.
Дальше своего штаба он ничего не знал и не видел. Даже перспектива заслужить Георгиевский крест не могла победить его трусость.
Один из близких ему офицеров почти умолял его:
— Ваше сиятельство, только покажитесь в зоне огня, и вас ждет Георгий!
— Ну какие там пустяки! Пойдем лучше завтракать, — с улыбкой возразил высокий, стройный, красивый, с пепельной сединой Багратион.
Этот человек, в жизни своей не командовавший даже такой маленькой единицей, как эскадрон, получив дивизию, оказался совершенно беспомощным.
А когда разразилась революция, помимо трусости физической, он обнаружил еще и трусость гражданскую. Вчерашний монархист — и какой монархист! — он сразу стал подлаживаться под Керенского и под Смольный.
Будь его дивизия не "туземной" кавказской, а обыкновенной армейской, он в усердии своем насадил бы в ней комитеты, и она развалилась бы в несколько дней.
Начальник штаба дивизии, более умный и хитрый, полковник Гатовский целиком прибрал Багратиона к своим холеным, надушенным рукам. Бездушный, беспринципный карьерист Гатовский решил сыграть на революции и выдвинуться. Для этого у него имелся козырь — недавнее разжалование из полковников в рядовые. На солдатских митингах свое разжалование он объяснил так:
— Товарищи, я сам при Николае пострадал за правду! Я был разжалован им за то, что боролся за ваши солдатские нужды. Я, как вы, сидел в окопах и кормил собою вшей!
Гатовский опускал маленькую подробность: будучи несколько месяцев на солдатском положении, в окопах он ни разу не сидел, а летал в качестве наблюдателя на аэроплане. Он и под солдатской гимнастеркой носил шелковое белье, к которому никогда никакие вши не пристают. А разжалован Гатовский был вот почему и при каких условиях.
На Рижском фронте действовал на правах корпуса так называемый особый кавалерийский отряд князя Трубецкого. Князь Юрий Трубецкой — его называли Юрием Гордым, — бывший командир собственного его величества конвоя, большой сибарит и сноб, как кавалерийский генерал едва ли не уступал даже князю Багратиону. Всем ворочал наглый и самовлюбленный Гатовский. Одной из бригад в отряде командовал принц Арсений Карагеоргиевич, брат покойного короля сербского Петра и брат благополучно здравствующего короля Александра…
Принц Арсений, отважный кавалерист, участник нескольким войн, попал в немилость к начальнику штаба. Гатовский придрался к генералу Карагеоргиевичу и давал его бригаде самые нелепые и невыполнимые задачи, посылал ее на заведомо бесславное истребление без всякой пользы для боевой обстановки.
В конце концов чаша терпения переполнилась у принца Арсения, и он наотрез отказался выполнить очередной приказ начальника штаба. Гатовский перед фронтом наговорил принцу дерзостей, а принц, горячий, самолюбивый, обозвал его трусом и несколько раз ударил его стеком по лицу и по голове…
Гатовский убежал и спрятался.
Скандал вышел слишком громкий, чтобы его можно было замять. Принц Арсений отстранен был от командования бригадой, получив другое назначение, а Гатовский был разжалован в рядовые. Так он пострадал "за правду при Николае". Разжалование ничего ему не принесло, кроме новых лавров. О нем заговорили. За свои наблюдательные полеты и сбрасывание бомб на безмятежно пасущихся коров, да и то в своей собственной, а не в неприятельской зоне, он получил два солдатских Георгия, а с этими Георгиями и с академическим значком щеголял на Невском проспекте в дни своих частых визитов в Петроград.
А через несколько месяцев он высочайше восстановлен был во всех правах, вновь надел полковничьи серебряные погоны свои с двумя черными полосками и устроился начальником штаба в Дикую дивизию…
Дивизия, эшелон за эшелоном, двигалась на Петроград, а Гатовский и Багратион, оставаясь в глубоком тылу, заняли выжидательную позицию. Гатовский истолковывал ее так:
— Если дивизия займет Петроград, победителей не только не судят, а наоборот, возносят. Вознесемся и мы! Если же авантюра потерпит крах, у нас будет оправдание и перед Керенским, и перед Советом рабочих депутатов. Мы скажем, что мы не только не шевельнули пальцем для завоевания Петрограда, а наоборот, всячески тормозили движение дивизии неопределенными и сбивчивыми приказаниями…
"А СЧАСТЬЕ БЫЛО ТАК ВОЗМОЖНО, ТАК БЛИЗКО…"
Эшелоны продвигались на север. Железнодорожники не чинили препятствий. Не потому, что не хотели, а потому, что боялись этих офицеров в кавказской форме и этих всадников, таких чуждых, не говорящих по-русски.
И железнодорожники с тупой, напряженной злобой давали паровозы, пропускали поезда с товарными вагонами, где перемещались и маленькие нервные лошади, и такие же нервные, смуглые, нездешние бойцы с их непонятной гортанной речью.
В голове эшелонов двигалась бригада — Ингушский и Черкесский полки под командой князя Александра Васильевича Гагарина.
Гагарин всю свою жизнь провел в армейской кавалерии и всю жизнь был отличным строевым офицером, — чему нисколько не мешали ни его кутежи, ни его долги. Добровольцем уехал на японскую войну и там отличился. А теперь это был генерал лет шестидесяти, с
