скрипнула. Словно в подтверждение его попыток думать, под свист и сальные шуточки в трюм спустили несколько измученных женщин в рваных платьях. Не поднимая глаз, они на ощупь завязывали друг на друге шнуровки.
И не произносили ни слова.
Витал подскочил, вглядываясь поверх голов пленников в их лица.
Сейчас он ничего не мог сделать даже для себя! Что уж можно было говорить об этих несчастных…
Витал отвёл глаза и протолкался к пустующему пятачку у лежащих тел. Подавленный, он сполз по сырой стене.
Сидя на корточках, он тупо вглядывался в сумрак. Люди казались на одно лицо. Мужчины, женщины, дети. Понурые, скверно одетые, они потрясали безжизненностью и апатией. Некоторые держались за руки, но немедленно отворачивались друг от друга, как только ловили на себе его взгляд. Стало быть, родственники. Работорговцы, помимо известных изуверств по попиранию человеческого достоинства, славились и совершенно патологическим стремлением разлучать семьи.
Внимание привлёк здоровенный темнокожий детина угрожающего вида в самом дальнем углу. Испарина блестела на бритой голове, бугристой от шрамов. С косыми из-за мышц плечами, здоровяк безотрывно смотрел на Витала. Такой переломит хребет и не заметит.
Витал бездумно кивнул тому и вздохнул.
Голова раскалывалась. Да и вчерашние — или когда это случилось? — побои давали о себе знать.
Потолочная решётка снова скрипнула.
Сверху на веревке свесился котел со скверно пахнущей жижей, к которому сейчас же потянулись люди. Жижа явно не отличалась аппетитными качествами. Витал отполз как можно дальше от шевелящейся человеческой массы.
Всё вокруг напоминало дурные видения в опиумной. Кое-как он устроился у мужчины с застывшими глазами и поджал ноги. Положив связанные руки под затылок, он забылся.
Лязг металла о металл над головой выдернул его из дремоты.
Над ним восседал тот великан из угла. Лилово-чёрная кожа блестела, и он то и дело вытирал влажный лоб о плечо.
Виталу сейчас же вспомнились статусные стычки матросов с новичками, и внутри себя он уже было приготовился давать отпор. Вот, допустим, после пары фраз тот захочет его ударить. Только вот куда? Под дых разве что… И руки связаны. Витал на всякий случай сгруппировался. Рёбра болели.
Незнакомец же просто сидел на корточках и флегматично его разглядывал.
— Ты же мореход, — вдруг медленно пробасил верзила и кивнул на татуировки. — За тебя много дадут. Затем и продался что ли? Долги и эти ваши налоги, поэтому?
— Я не… я не раб. — Витал задумался. — Хотя… я уже и сам не понимаю, кто я…
Но всё же привстал и вывернул половчее руки для рукопожатия:
— Витал, бывший капитан и член Гильдии Мореходов. Бывший. С кем имею честь?
Встал и его огромный визави и протянул навстречу деревянные колодки, гремящие пудовой цепью. Рукопожатие вышло крепким:
— Джу.
— Рад знакомству, Джу.
— Ты вежливый. Но надо кушать, Витал.
— Я не голоден.
— А.
Едва ли не волоком Джу подвёл его к котлу с остатками жижи на дне и, до треска вцепившись в обрывки его воротника, медленно и терпеливо стал разъяснять всю важность держать тело в крепости. Возражать сил не оставалось, и Витал сдался. Сам же Джу отошёл подальше и гаркнул надзирателей.
В трюм спустились двое. Под прицелом мушкета колодки с великана сняли, и он поел.
Мерзкая жижа оказалась на вкус даже сносной.
Если глотать, не жуя.
С зажатыми ноздрями.
Вопреки грозному виду, верзила оказался довольно толковым и рассудительным человеком. Распутывая ему запястья, и безо всяких предисловий неожиданно спокойно Джу поведал, что, по его наблюдениям, Витал сейчас проходит все стадии слома личности, и если он не возьмется за ум, то к концу рейса в толпе несчастных, заполонивших трюм, станет на одного раба больше.
На одного раба-морехода.
Сверкая белками круглых глаз, Джу внимательно выслушал историю его злоключений и резюмировал, что при таких обвинениях и таком давлении самой Гильдии Мореходов Витал ещё легко отделался.
Кто перед ним, было непонятно ровно до тех пор, пока Джу обстоятельно не поведал о себе. Картина личности его являла собой любопытное сочетание исследователя власти и некогда бойца-тяжеловеса с далёких земель. Если таковое определение подходило то ли для профессионального раба, то ли для вечного спутника работорговли. И философа в колодках.
На удивлённые расспросы, что зачем же такой оригинальный выбор безрадостной жизни, Джу лишь пожимал плечами: кормят, охраняют, можно путешествовать по городам и землям. Правда только от трюма до рынка и обратно. Покупать же его не хотели из-за скверного нрава: работать он не желал, да и побуйствовать любил.
* * *
Потянулись одинаковые душные дни в тесноте среди липких от пота тел. Рабов регулярно выгоняли на палубу и заставляли танцевать, чтобы те не хирели в давке трюма. Пьяные надзиратели то и дело лупили их железными прутьями и хохотали. Впрочем они тщательно следили, как бы и не попортить товар.
Покрытый вздувшимися полосами ударов Джу с каменным лицом выплясывал, как заводной.
Витала же к такому не понуждали. И на том спасибо.
Они сдружились. Чем больше времени они проводили вместе, тем больше сомнений зарождалось в измученном уме Витала.
Что такое в действительности свобода? Являлся ли гильдейский тоталитаризм формой добровольного рабства?
Среди множества парадоксальных выводов Витал однажды понял. Сам он есть ничто иное, как продукт Гильдии для самоподдержания. И в его уме осел вывод наихудший, озвученный однажды Джу:
— Благородных всегда сношают.
Брови Витала подскочили на этих словах.
— Если ты сильный и умный, то сразу опасный, — заметил Джу. — И невыгодный. Через это тебя надо сделать добрым и совестливым, чтобы в случае чего хозяин без бича мог лупить тебя прямо по сердцу. Твоей же совестью. Ведь скажи, хитро, а?
Витал схватился за голову. Весь знакомый ему, сколько он себя помнил, мореходский мир перевернулся вверх тормашками.
Сейчас Джу говорил с ним так, как и сам он привык проводить разъяснительные беседы в экипаже. Великан заставлял менять традиционный угол восприятия, топтался грязными пятками прямо по самому сердцу и ценностям бывшего капитана. И всё переставало быть тем, чем выглядело изначально.
Так добрая матушка-Гильдия оказалась хитро спроектированной тюрьмой для умов одних, чтобы другие могли жить в мирах, что стоят выше любого закона и выше всякой морали, а уничижительная речь Ирен на трибунале не просто вытащила его из петли, а ещё и снабдила ключом на дорогу.
Ирен, жестокая Ирен, спасла его, вопреки священному праву мести.
— На доспехах нет карманов, — вдруг произнёс Витал.
— А я что и говорю. Для Гильдии может ты и умер. А для другого мира — родился. У тебя вон на
