под благословение депутатом произошел следующий диалог:
— Что же это вы на меня вчера так напали?
— Отец Илиодор, неужели дозволительно, где бы то ни было, так непочтительно, можно сказать, трясти Государя Императора за шиворот?
— А что ж, если надо!.
Выступал о. Илиодор и на других собраниях. 8.IV он сделал доклад о Думе в Царском Селе для публики, преимущественно состоявшей из военных. При этом оратор не только требовал роспуска Думы, но, по словам газет, даже призывал слушателей покончить с ней.
По-видимому, в этот приезд завязалась дружба о. Илиодора с «известным великим деятелем на миссионерском поприще» В. М. Скворцовым. Священник даже призвал духовенство выписывать редактируемую новым другом газету «Колокол». «Цена этой газеты шесть рублей. Но вы этим, отцы духовные, руководители народа, не смущайтесь. Уверяю вас, что ни от одной патриотической газеты вы не получите столько пользы, как от „Колокола“».
Через него о. Илиодор, по-видимому, познакомился с гр. С. С. Игнатьевой. Семейное несчастье — ее муж, ген. А. П. Игнатьев, был убит эсером, — побудило ее искать утешение в религии. Однако свой великосветский салон графиня не закрыла, а лишь придала ему духовный оттенок. Здесь часто появлялось духовенство, в том числе, по-видимому, преосв. Гермоген, которому Скворцов писал: «Как изволите подвизаться во славу православия и родины? Жаль, что эту зиму нам не придется в Петербурге благовествовать под кровом гр. Игнатьевой». Салон считался рычагом церковной и даже светской политики, «предсинодьем».
Но не одним салоном гр. Игнатьевой ограничивался круг домов, куда был вхож о. Илиодор. «Как фаворит Феофана и заметный человек среди молодых выпускников академии» он легко вошел в высший свет, где произвел фурор. Молодой, красивый, фанатично преданный идеалам «Союза русского народа», гонимый священноначалием, почаевский инок привлекал к себе общие взгляды в светских салонах.
«Все меня таскали по домам, — рассказывал он. — Все хотели поглядеть, словно на какого-нибудь зверя. Придешь, бывало, в дом министра или графа, окружат тебя со всех сторон дамы, наставят на глаза монокли, да и смотрят, что, мол, за зверь, что за крокодил о. Илиодор. „Фи! — скажут. — Да он еще такой молодой! Совсем юноша!“. Остаются, конечно, недовольны…».
«Как говорят, он имеет большой успех в аристократических кругах, где в нем видят чуть ли не мученика за правду, — ехидно писали „Биржевые ведомости“. — За „проповедником“ постоянно присылаются кареты с приглашениями, и он развивает свои идеи еще более ярко, чем в „Почаевских известиях“, разыгрывая при этом роль жертвы».
Схожую картину набрасывает в воспоминаниях Шульгин: «…в богато обставленной гостиной одного дома я вновь встретился с Илиодором. Он в своей черной рясе восседал на блестящем шелковом кресле». Кажется, мемуарист вслед за «Биржевкой» пытается создать образ светского прелата. Но о. Илиодор таковым не был.
Отвечая «поганым „Биржевым ведомостям“» по поводу карет, он писал: «Советую Пропперу, чтобы не оказаться наглым и бесценным лгуном, присылать мне не карету, но хотя простого извозчика: я бы от этого не отказался, так как нанимать извозчика я, по совести говорю, как монах, не имею средств, а пешком ходить по улицам Петербурга не рискую, чтобы не подвергаться публичным издевательствам над моим монашеским клобуком со стороны общества, воспитанного подлыми, ядовитыми, антирусскими и антихристианскими писаньями Проппера, — что уже неоднократно и случалось». Впрочем, в другой статье о. Илиодор рассказывал, как ехал из Думы домой на извозчике и беседовал с ним. По-видимому, финансовый вопрос был решен и, надо думать, не Проппером.
Любопытно еще одно свидетельство, относящееся, правда, ко времени IV монархического съезда в Москве. «На вечернем благородном собрании, — пишет о. Илиодор, — я сидел однажды на диване в боковом зале, так как считал, что иноку неудобно быть там, где распеваются светские песни и все напоминает театральную обстановку». Вероятно, тем же принципом он руководствовался и в Петербурге. Поэтому образ светского прелата, восседающего на шелковом кресле, ничего общего с о. Илиодором не имеет.
Вскоре новый фаворит аристократии показал свое настоящее лицо, по обыкновению принявшись поучать и обличать. «Так нельзя, нехорошо, надо встать и подойти под благословение», — одергивал он светских дам, а затем объяснял, как это делается, не преминув заставить их снять перчатки. Однажды, за обедом в доме Е. В. Богдановича, о. Илиодор поднял гостей и заставил их помолиться перед трапезой: «Господа, вы православные, а за стол сели — лба не перекрестили». «Вставайте и молитесь…».
На этом светская карьера о. Илиодора была закончена. Его «перестали приглашать», определив как «кацапа» и «невежу», который «не умеет держать себя в хорошем обществе». Со своей стороны, неунывающий иеромонах подумал: «слава Богу, что Он избавил меня от них» — и вернулся «к своим невежественным черносотенникам».
Однако гр. Игнатьева не оставила иеромонаха, надолго обретя ярлык его покровительницы. «Она каждый раз, как я приезжаю в Петербург по делам, приглашает меня к себе; я обещаюсь быть, но не бываю, потому что там нечего делать, там одно ханжество».
В воспоминаниях Сергея Труфанова есть и еще один любопытный случай, относящийся к этому периоду. По словам мемуариста, высокопоставленные друзья якобы предназначали его на должность «проповедника патриотизма в полках императорской гвардии», расквартированных в Петербурге и его окрестностях. С Высочайшего согласия кандидату был устроен экзамен в манеже Драгунского полка в Старом Петергофе. Экзаменаторами выступили командир полка граф Федор Артурович Келлер и другие «Артуровичи и Эдуардовичи». Однако о. Илиодор отклонился от заданной ему темы проповеди, будто бы сказав, что царский трон стоит на трупах и что только Царь дарует крестьянам землю. Командиры недоуменно переглядывались, слушая эту речь, а затем исчезли. Зато солдаты одобрили проповедь криками «ура». Экзамен оказался провален.
Мемуарист сгущает краски, говоря, что из его проповеди вышел «страшный скандал». Будь она так революционна, она бы не сошла проповеднику с рук. Мысль о том, что крестьянам следует ждать облегчения земельной нужды только от Царя, часто встречается в сочинениях о. Илиодора, как и образ царского престола с трупами, с той лишь разницей, что по этим трупам революционеры карабкаются к трону. Вероятно, и вся проповедь в манеже не выходила из границ обычных илиодоровских идей, показавшихся, однако, командирам неуместными.
Любопытно, что в этом рассказе Труфанова фигурирует офицер, повесивший собственными руками 85 латышей. В книге он назван Мациевским, хотя в другом тексте тот же поступок приписан А. Э. Пистолькорсу. Наконец, в одной из проповеди о. Илиодор вспоминает рассказ «жандармского полковника» о 78 повешенных, из которых «только один умер спокойно. Он перед казнью перекрестился и сказал: „я не виноват, что меня обманули жиды“. Иные же при этом кричали, что жить хотят, а не умирать, и хватались за землю».
IV Съезд монархистов (25.IV — 1.V)
Вернуться из Петербурга
